Впереди — Днепр!
Шрифт:
На всем фронте, сколько видел из своего окопа Федотов, словно по единой команде все стихло. Сплошь рассекаемая молниями сизо-черная туча надвигалась все ближе и ближе. Один за другим пронеслись порывы свежего ласкающего воздуха, потом вихрем взметнулась удушливая пыль и сопровождаемый раскатом грома хлынул ливень. Авиатор, завернувшись в плащ-палатку, скорчился в углу окопа; Федотов же, прикрыв лишь спину и плечи, без фуражки стоял во весь рост, забыв обо всем и чувствуя только давно не испытываемое блаженство. Крупные капли стучали по плечам мягко, словно ласкаясь, стекали по лицу и шее, освежающими струйками вползали на грудь и спину. Задыхаясь, мелко вздрагивая, Федотов чувствовал, как молодеет, сбрасывая тяжесть, все тело,
Но, отстучав, ливень вскоре с шумом откатился на север, вновь на свежем небе заискрились звезды, впереди, где рассыпались окопы стрелковых подразделений, глухо застучал пулемет и одна за другой взметнулись осветительные ракеты.
— Вы же вымокли, товарищ генерал, — осуждающе пробасил авиатор.
— Ничего, — все еще переживая нежданное блаженство, воскликнул Федотов, — я теперь как новый стал.
Он подошел к телефону и начал одного за другим вызывать командиров полков.
Только перед рассветом Федотов, закончив все дела, решил хоть немного поспать. Он оставил на НП начальника оперативного отделения штаба дивизии, а сам ушел в блиндаж, где уже давно могуче храпел полковник Столбов. В блиндаже было душно, и Федотов, взяв шинель, прилег в узенькую щель рядом с НП. Небо так же, как и вечером, то заслоняли, то открывали перистые облака. Звезды все еще ярко сияли, но едва уловимая синь на востоке уже выдавала близость утра.
«Спать, спать, — закрывая глаза, приказал самому себе Федотов, — денек, кажется, нелегким будет».
Он с минуту лежал, стараясь ни о чем не думать, но мысли опять невольно потекли, возвращая его к тому, что он только что делал. Все три полка, вернее четыре неполных батальона, стояли рядом, занимая гладкую, как доска, равнину с вытоптанной крупноколосой рожью.
Справа к западу тянулась такая же равнина, спускавшаяся к сплошь покрытому деревеньками берегу реки Псел. Слева местность была еще ровнее, на ней темнели всего лишь два населенных пункта — совхоз «Комсомолец», позавчера захваченный противником, и совхоз «Октябрьский», отстоявший в трех километрах от нашего переднего края. Равнина тянулась и дальше на восток, где даже в самое светлое время с трудом просматривались лесные посадки вдоль железной дороги между станциями Беленихино и Прохоровка.
Все это отчетливо рисовалось в памяти генерала. Особенно ясно видел он свою дивизию, занимавшую частицу этой, словно специально проутюженной равнины на подступах к Прохоровке между железной дорогой Белгород — Курск и рекой Псел. Дивизии нужно было оборонять всего лишь около трех километров фронта, но Федотов предчувствовал, что эти три километра удерживать будет намного труднее, чем те шесть километров, что занимала дивизия до четвертого июля. Он пытался объяснить себе, чем вызвано это предчувствие, и не мог. С точки зрения арифметических подсчетов оборона его дивизии была значительно прочнее, чем тогда, до четвертого июля. Больше был он уверен и в своих людях, выдержавших целую неделю столь ожесточенных боев. Ничего особенно примечательного не было и в противнике. Как и тогда, он точно не знал и не мог знать, сколько танков и пехоты бросится в атаку и когда начнется эта атака. Но тогда у него отчетливо рисовались возможные варианты действий противника и так же отчетливо складывались все наиболее лучшие и целесообразные варианты ответных действий. Теперь же, сколько он не раздумывал, даже приблизительного представления, что и как будет происходить после начала вражеского наступления, никак не складывалось. Он пытался успокоить себя тем, что в ходе боев и сражений никогда нельзя точно предугадать, что будет, и основные решения принимаются не по заранее обдуманным вариантам, а по той конкретной обстановке, которую создадут развернувшиеся события. Это было верно, это он знал хорошо сам и этому учил
Освеженная ливнем земля беспечно дышала легким испарением. Розовые отсветы огромным веером охватили половину неба, нежно окрашивая края редких облаков. Густая белая гряда волнистого тумана обозначала извилистую долину реки Псел. И на юге, в расположении противника, и на равнине, занятой нашими войсками, было тихо и безлюдно.
Узнав от начальника оперативного отделения, что в полках ничего особенного не случилось, а о противнике новых сведений нет, Федотов отправил его спать и на НП остался сам. Дремавший в углу окопа телефонист при виде генерала ободрился и вполголоса начал проверять связь. Из соседнего окопа вышел командующий артиллерией и, доложив Федотову, что вся артиллерия находится в полной боевой готовности, заговорил было о погоде, о предстоящем дне, но Федотов мягко прервал его и посоветовал также отдохнуть. Ему сейчас почему-то хотелось быть одному и ни с кем не разговаривать. Но в окоп пришел, сладко позевывая, шумный авиатор и сообщил, что восточнее Белгорода противник уже начал наступление.
— Слышите, — показал он рукой в сторону железной дороги, — гудит канонада.
Действительно, с юго-востока, где был Белгород, доносился едва уловимый гул.
— Товарищ генерал, «воздух» передают, — округлив заспанные глаза, испуганно доложил телефонист.
— Вот и у нас начинается, — совсем спокойно проговорил авиатор. — Разрешите, товарищ генерал, выносной телефон в вашем окопе поставить, отсюда буду управлять авиацией.
Федотов не любил многолюдия на своем НП, но представитель авиации был в этот день, как ему казалось, особенно необходим, и он разрешил Столбову занять часть своего окопа.
Сигнал воздушной тревоги на этот раз оказался ложным. Группа фашистских бомбардировщиков, как уточнил Столбов, пошла не к Прохоровке, а вдоль автомагистрали, устремляясь на обороняющиеся там танковые части Катукова.
«Восточнее Белгорода наступает, бросает авиацию на автомагистраль, где все эти дни продолжались решающие бои, а под Прохоровной тихо, — что это: случайность или преднамеренные действия, чтобы отвлечь внимание нашего командования от прохоровского направления?»
Федотов не успел ответить на этот вопрос, как позвонил сам командующий армией и предупредил об усилении бдительности.
— Не обольщайтесь тишиной, — сказал командующий, — есть все основания предполагать, что главный удар противник нанесет именно на прохоровском направлении. Так что будьте начеку и — никаких иллюзий!
«Не спит начальство, тревожится» — подумал Федотов, забыв, что и сам от раздумий и беспокойства не мог уснуть.
Он всегда старался как можно реже отвлекать своих подчиненных телефонными разговорами и звонил им только в случае крайней необходимости. Теперь такой необходимости не было, но он все же взялся за телефон. Все командиры полков были на своих местах. Он так же, как и его командующий, предупредил их об усилении бдительности и сказал, что главный удар противника ожидается на прохоровском направлении.
Шел уже девятый час утра, а противник никаких признаков подготовки к наступлению не проявлял Получая сведения по авиационной радиосети, Столбов докладывал, что восточнее Белгорода идут тяжелые бои, а на автомагистрали усиленно действуют фашистские бомбардировщики.
— Только главные силы нашей авиации еще не брошены в дело, — радостно добавил он, — сам Красовский предупредил, чтобы я был наготове принять руководство воздушными боями.
— Пока еще в воздухе чисто, давайте позавтракаем, — предложил Федотов, увидев своего ординарца с котелками.