Враг из прошлого
Шрифт:
— Волна захлебнулась?
— Лодка.
— А вы?
— А мы выплыли. И приплыли честно сознаваться. Оно это… чистосердечное признание… От него это… никакой пользы нет.
— А вы не брешете? — Матвеич хоть и занялся литературой, но с нашим приездом все чаще стал употреблять крутую лексику. — Ну-ка, пошли посмотрим.
Алешка даже немного обиделся:
— Вы своим глазам верите, а нашим словам — нет?
— Я иногда, — задумчиво проговорил Матвеич, — даже своим глазам не верю. Пошли.
Тут случилось самое
Матвеич смерил Алешку задумчивым взглядом с головы до ног:
— Леш, а шутка-то не из лучших, согласен?
Алешка опустил голову, ковырнул землю носком сапога и молча согласился. А потом не очень убедительно объяснил:
— Мы хотели вам приятный сюрприз сделать.
Матвеич осмотрел лодку, пощупал узел на колышке.
— Хороший узел, — заметил он. — Настоящий шлюпочный. И держит хорошо, и отдается быстро. Где это вы ему научились?
— Там, — Алешка махнул рукой куда-то вдаль. Он этот шлюпочный, так же как и я, впервые видел.
— Да, — вздохнул Матвеич. — А как мне было без вас скучно…
Мне показалось, что он хотел сказать что-то другое, более определенное.
— Завтракать-то будем? У меня курица в морозилке скучает.
— Вот и хорошо, — сказал я. — Курица — это и первое, и второе.
— И третье, — добавил Алешка. — Куриный компот.
— Да, — со вздохом повторил Матвеич, — как же мне было скучно без вас. Особенно без куриного компота.
— Ага, — согласился Алешка. — А когда мы уедем, вы еще больше скучать будете.
— А когда вы уедете? — живо, с надеждой в голосе спросил его Матвеич.
Но Алешка эту его надежду сразу же похоронил:
— Через годик примерно. Нам здесь нравится.
— Мне тоже. — И Матвеич окинул грустным взором красивые окрестности, будто собирался покинуть их ради других мест. Подальше отсюда.
Я сварил бульон со всякими приправами, разделал курицу, мелко порубил ее и смешал с вермишелью, добавил туда томатной пасты. Снял пробу, мне понравилось, можно кормить команду.
Алешка во время готовки вертелся на кухне и трещал без перерыва — версии строил. Договорился наконец до того, что лодку перегнал на место сам Матвеич. Это не мы над ним подшутили, а он над нами. Приятный сюрприз.
— А весло? — спросил я. У меня уже голова от его трескотни заболела.
— Весло? — Алешка немного растерялся. — Весло… я еще не придумал. Но придумаю.
— Ты лучше свой рассадник полей. А то засохнут твои укропы.
— А зачем? — искренне удивился Алешка. — Я ведь их понарошку сажал, для отвода глаз.
Но он все-таки взял ведро и, ворча что-то под нос, пошел поливать свой огород. И поливал очень добросовестно — мне из окна кухни было видно. Если он и дальше будет так ухаживать за своими «понарошечными» посадками, то там не огород разрастется, а болото.
Когда Алешка вернулся, я ему сказал об этом. Он хихикнул:
— Ну и хорошо, за лягушками далеко ходить не придется.
К тетушке Тильде на прием мы в тот день не пошли. Она сама пришла к нам и сказала, извинившись, что шашлык переносится на завтра — приболел Атосик. Не опасно, но ему нужен покой.
Поэтому до вечера мы занимались хозяйственными делами, а потом пошли с Алешкой на берег озера. Это уже стало у нас привычкой. Мы сидели или в лодке, или прямо на берегу, на еще теплом песочке и любовались, как озеро неумолимо затягивается таинственным туманом. Как он клубится, бродит, превращается в какие-то неясные фигуры, которые тут же меняют свои очертания, расплываются.
— Привидения, Дим, — шепнул мне романтически настроенный Алешка. — Поймать бы одного.
— Это еще зачем?
— Пригодилось бы. Вон, смотри, какой подходящий.
В белизне тумана сгустилась темная фигура. Показалось, что это человек, который стоит в лодке и бесшумно подгребает одним веслом. Показалось даже, что он в длинном плаще и не то в капюшоне, не то в какой-то странной шляпе. Призрак Белого озера…
И этот призрак тихо растворился в тумане. Не плеснула вода, не стукнулось весло в борт лодки.
И вдруг из самой гущи тумана послышался громкий кашель и грубый голос, который смачно выругался.
Нам это привидение ловить расхотелось. И мы пошли домой с какой-то неясной тревогой в сердце.
После ужина мы с Алешкой устроились на тахте, и Матвеич продолжил свой рассказ.
— Вообще, — начал он, — этот Окаянный Ганс был очень злобный человек. И во всех своих бедах он винил работников милиции. Считал, что они загубили его молодую жизнь. Судимостей у него было как у Атосика блох. Но виноваты в этом «менты поганые», а сам Ганс — невинно пострадавший. Он так всегда говорил: «Ну, шубенку снял с бабенки, так не замерзла же. А меня — на зону. Ну, машину угнал — так не разбил же, а меня в тюрягу. Ну, квартирку ломанул одного лоха, но ведь не дочиста ее вымел. А мне — срок. Задолбали меня менты коварные. Молодую жизнь загубили. Но я в долгу не останусь, заплачут они у меня горючими слезами…»
И тут, в темноте ночи, за окном раздался выстрел!
Глава VII
Дела минувших дней…
Прошло одно мгновенье, мы с Алешкой еще сидели, оцепенев, а Матвеич уже вырубил свет и, стоя сбоку от окна, внимательно смотрел на улицу. Вот что значит старый опер!
— Сидеть дома! — сказал он. В руке его появился фонарик. — К окну не подходить!
Матвеич вышел во двор, мы, конечно, «послушно» прилипли к окну и видели, как возле калитки поблескивает свет фонаря и движется силуэт Матвеича.