Враг мой: Сокол для Феникса
Шрифт:
– Зачем ты так?.. – сдавленно ахнула боярышня.
– Потому что это жизнь, а вы бабы… – попытался объяснить свою ядовитость Тверд, – телом платите за внимание, тряпки, уют. От вас ни мозгов, ни поступков, ни отваги не ждут… Только делайте то, для чего вас боги мужикам дали…
– Ты жесток, – обронила убито Маришка.
– Зато правдив! – отрезал сурово. – И тебя не понимаю. Или хочешь сказать, что не желаешь хорошей жизни и готова в сарае прозябать, зато с любимым? – развёл руками от негодования.
– Я того не говорила. Я сделаю, как велел батюшка. Ему лучше знать, как мне будет правильнее по жизни
– Что? – шарахнулся опять Тверд – спиной в стену врезался.
– Яр, – промурчала боярышня, быстро расстояние сократив. – Яр, – нежно протянула, словно смаковала его имя на языке. – Яр, – понизила голос. – Яр, – прошептала, обвивая руками за шею. – Хочу тебя… Правда хочу… Так хочу, что с ума схожу. Раз уж суждено мне быть с другим, не откажи… Коли люба я тебе, коли не противна… Покажи, как это… когда с любимым, – голос Маришки обволакивал, делая с телом нечто невиданное. Ярость в сердце, жар в паху, лава в венах… И душа воспаряла.
Как бы Тверд не гнал от себя безумные чувства, они неумолимо настигали.
Последний раз!
Сам себя убеждал, но вновь приходил в село.
Только взгляну и всё!
Но продолжал разговаривать с той, с кем не стоило даже рядом стоять!
Чуть-чуть…
В итоге уходил, когда уже вечерело…
Как бы мужской дух не был силён, он оказался слабее разумных доводов и желания плоти.
Княжич до последнего верил, что Маришка просто нравилась. Потому что одна из тех, кто ещё при его жизни младшим княжичем всегда тепло дарила, улыбки и смех.
И пусть девчонка не узнавала в нынешнем Ярополке младшего княжича Твердомира, она всё равно была собой и принимала его добротой и мягкостью.
Да возмужал, да заматерел… Богдан последние годы был ещё суровей и требовал почти невозможного. Тверду пришлось с могучими дубами сражаться. Тягать стволы исполинские. Голыми руками сражаться с лютым и крупным зверем.
Зубами и когтями сражаться за жизнь в чащобе с нечистью.
И потому из тощего отрока и жилистого парубка Тверд преобразился в высокого и крупного молодого мужчину. В воина. Охотника.
На лице его теперь были борода и усы. Пусть не такие густые и богатые как у Радомира, но всё же это следы мужественности и взрослости.
Волосы до плеч тяжёлыми светлыми прядями вились. Лишь по возвращению в хижину лесную княжич их подбирал на манер учителя, тугой веревкой на затылке стягивая, дабы не мешались. А в село, к Маришке являлся с распущенными – верёвку по голове оплетая, как местные.
– Маришка, – попытался невнятно образумить боярышню, но она не позволила, руку к губам его приложила:
– Нынче гости пожаловали важные. Батюшка будет очень занят. Нянька тоже… И Алёнке не до меня, – прижалась хрупким станом в потёмках хоромины, обвила пряным запахом, теплом.
Ещё что-то хотел было сказать Тверд, как подняла она на него свои глаза, обласкивая взглядом, и младший княжич уже был в силках дурмана.
Полные губы, налитые и дрожащие – манили, да так, что не удержался Твердомир и вкусил запретный плод. Осторожно, мягко, чуть придержав за талию трепещущую боярышню. Сам не понял ощущение, потерялся… покуда его губ не коснулся стон разочарования Маришки. Вот тут зверь внутри взбунтовался. И тогда припал княжич к приоткрытому рту с большим жаром. Теперь поглощал, давил, мял. Упивался и глотал.
Маришка была необычайно вкусной и податливой.
Сладкой, как мед.
Твердь любил сладкое! Потому углубил поцелуй до сумасшествия и позволил телу то, чего лишал себя в отношении Маришки до сего момента. Плоть вмиг налилась и требовала разрядки. В груди заходилось неистовое сердце. А в голове лишь билась отчаянная мысль: «Взять! Сделать своей!»
Руки ужа давно жили сами по себе и исследовали девичьи округлости.
Маришка не противилась – ластилась, дрожала, стонала. И когда терпеть стало невмоготу, Тверд крутанулся и припечатал боярышню к стене. Жадно припал к её тонкой шее. Ненасытно целовал, пробовал языком, изучал, одной рукой сминая полную налитую грудь с острым соском, что так и просился в рот, а второй ловко задрал подол и сдавил мягкие ягодицы, к себе придвигая. Протиснулся меж стройных ног, и пока приспускал с себя штаны, освобождая окаменевшую плоть, коленкой придерживал совсем ослабевшее от его ласк девичье тело.
Ни на миг в этот раз не остановился. Ворвался в узкое лоно одним толчком. А сорвав болезненный «ох» с припухших, нацелованных губ, чуть обождал, пока привыкнет к нему внутри. Только Маришка расслабилась и вновь потянулась за лаской, насадил на себя крепче, а потом продолжил толкаться, проникая глубже в тесную влажность.
Маришка всхлипывала от каждого толчка. Одной рукой зарылась в его длинные волосы и стиснула в кулак, а другой комкала рубаху на мощном плече.
Тверд терялся в ощущениях, тонул. Сам не понимая, что с ним происходило, наращивал темп, напрочь забыв, что может причинить боль, и впитывая каждую жаркую волну, что подводила к долгожданной черте выплеска похоти. Уже на пике, прочувствовал, как сжалось лоно вокруг его ствола – прогнулась Маришка, ёрзая по стене, да так крепко вцепилась в его спину, что стегнула мимолётно боль от её когтей. Напряглась, став невозможно узкой и обмякла с протяжным стоном.
Тверд ещё качнулся пару раз, вбиваясь глубже, и извергся в боярышню. И так хорошо было… что впервые понравилось, когда девица отвечала с таким же пылом и страстью.
Надсадно пыхтя, Тверд дышал в макушку и слушал, как всхлипывала боярышня. Когда стало не по себе, шелохнулся:
– Ты чего? – голос был шероховатым и низким, ещё дрожал после буйства соития.
Девица опять шмыгнула носом.
– Не уж-то так больно было? – сама мысль отвращала.
Маришка рьяно качнула головой.
– Не понравилось? – донимал княжич девицу, теряясь в её эмоциях.
Боярышня всхлипнула с тихим смешком:
– Дурной ты, Яр, – её голос тоже был чуть хрипловатый. А ещё полный жизни и благодарности. – Очень хорошо было. Сама не ожидала. Нет, – торопливо поправилась, глазами огромными и заплаканными глянув на княжича. – Я была уверена, что с тобой будет правильно и хорошо. Просто не думала, что настолько…
– Вот же глупая, – чертыхнулся в ответ младший княжич, опуская девицу на ноги: хозяйство своё пряча в штаны, да под пояс: – Зря мы… – шикнул недовольно, себя кляня за слабость и слово не сдержанное.