Враг за Гималаями
Шрифт:
Спустя пять минут уборщица тетя Глаша доставила Донцову толстенный справочник, но, к сожалению, не мифологический, а морфологический. Видимо, дежурный, постоянно путавший педиатров с педерастами и трахею с трахомой, не видел разницы между этими двумя научными дисциплинами.
Донцов наградил тетю Глашу сигаретой и, тяжко вздохнув, продолжил чтение.
Глава 18
Продолжение рукописи, найденной в духовке
Надо отдать Ганеше должное – организатором он оказался отменным. Не прошло и двух недель, как огромное войско несколькими колоннами двинулось к полноводному Синдху, где под
Успех начинаниям Ганеши обеспечивали драконовские меры, применяемые к ослушникам.
Царьков, волынивших с мобилизацией, публично стегали плетьми, чиновников, не успевших вовремя снарядить обоз, клеймили раскаленным железом, всех прочих подданных, уличенных в разгильдяйстве, лени, саботаже и дезертирстве, живьем закапывали в землю.
Беспощадному наказанию подвергались даже слоны, посмевшие покинуть походную колонну, или учинившие между собой драку.
Ганеша не отпускал меня от себя ни на шаг, постоянно изводя вопросами типа «Какова глубина построения пехоты яванов? – или „Сколько жен имеют цари аурасаков?“.
Впрочем, любой мой ответ подвергался беспощадной критике. Иногда даже казалось, что царь царей, раздосадованный своей минутной слабостью, только подбирает подходящий повод для расправы. Хотя что могло быть проще – один его жест, и Ачьюту разорвут на части.
В связи с резко изменившимися обстоятельствами прежняя практика сосуществования с предком, дававшая ему известную свободу действий, уже не устраивала меня. Приходилось все время быть начеку, ведь Ачьюта, дальше родного Семиречья нигде не бывавший, мог не только сморозить какую-нибудь глупость, но и ненароком оскорбить царя царей.
Как говорится, пора было переводить стрелки на себя. Вот только как это сделать, не вызвав шок у предка?
И тогда я придумал следующий ход – не таясь больше, войти в прямой контакт с Ачьютой, выдав себя за бога Вишну, а его, соответственно, объявив своей аватарой, то есть воплощением. Мифология индуизма просто кишела подобными случаями. У каждого мало-мальски авторитетного небожителя были сотни имен и десятки аватар.
Вскоре наш внутренний диалог состоялся. То, что человек другой эпохи принял бы за белую горячку или приступ шизофрении, ортодоксально мыслящий ариец расценил как божественное откровение.
Теперь во всех ответственных случаях я действовал сугубо самостоятельно, принимая на себя полный контроль над нашим общим телом. Бывало, правда, и так, что, предварительно пообщавшись, мы принимали компромиссное решение. Но это в основном касалось бытовых вопросов. К тому времени я полностью адаптировался в новом для себя мире, выучив не только разговорный, но и письменный санскрит.
В конце концов, сферы нашей ответственности четко разделились. Я общался с Ганешей и его ближайшим окружением, выполнял все поручения, требовавшие здравомыслия, осмотрительности и эрудиции, а также произносил подобающие случаю официальные речи. Ачьюта, в свою очередь, сшибал из лука летящих цапель, демонстрировал чудеса управления колесницей, забавлялся с женщинами и изредка, испросив мое дозволение, употреблял сому.
Оба мы были ярыми врагами Ганеши, только я сознательным, а Ачьюта интуитивным. Неудачи паря царей радовали нас, а успехи огорчали.
Тогда мне казалось, что предпринятая этим выродком военная авантюра закончится на заснеженных перевалах Гиндукуша или, в лучшем случае, в голодных степях Прикаспия, где огромной армии придется использовать для пропитания
Конечно, по-человечески мне было жалко ариев: и рыцарей-кшатриев, и проповедников-брахманов, и безответных вайшьев, на плечи которых легли все заботы о материальном обеспечении похода, – но ведь, в конце концов, они сами влезли в хомут, который так расхваливал лукавый Ганеша. Вот пусть теперь и расплачиваются за свою легковерность. Увы, это неизбежная участь любого народа, поддавшегося на уговоры демагогов и популистов.
В том, что поход закончится пшиком, меня, кроме всего прочего, убеждала и вся история Древней Евразии, которую, слава богу, я знал не понаслышке. Ни в „Ригведе“, ни в „Шуузине“, [3] ни у Геродота, ни у Тацита не встречалось никаких упоминании о попытках ариев покинуть хорошо обжитый ими Индийский субконтинент и, по примеру других великих кочевых народов, проложить дорогу в богатые и процветающие страны Запада.
Столь масштабная этническая подвижка, усугубленная широкими военными действиями, не могла забыться бесследно, тем более, что обе конфликтующие стороны – и завоеватели, и те, кто им противостоял, – не только владели письменностью, но и успели создать великую эпическую литературу.
3
Шуузим – «Книга документов», древнейший памятник китайской литературы и истории.
Одна „Махабхарата“ чего стоит. Это целая библиотека сама по себе. Подробнейший справочник о жизни и деяниях древних ариев. Немалое число книг, входящих в этот цикл, посвящено подвигам прославленных героев – „Дронопарва“, „Карнапарва“, „Бхишмапарва“, однако никакой „Ганешапарвы“ не существует. Значит, нечего было воспевать сказителям-риши. Мыльный пузырь, даже громадный, не оставляет после себя следов.
Странно, но в этот момент мне даже не приходило в голову, что река истории, не встретив в положенном месте дамб и плотин великой предопределенности, которые должен был воздвигнуть я или кто-то другой, равный мне возможностями, свернула совсем в другое русло.
А тем временем армии Ганеши, за много веков до рождения Наполеона предвосхитившего его тактику: „Маршировать порознь, сражаться вместе“, – уходили от берегов Синдху все дальше и дальше.
Разрозненные местные племена, и прежде подвергавшиеся набегам ариев, почти не оказывали сопротивления, руководствуясь древней восточной мудростью, гласившей, что лучший способ борьбы с бешеным слоном – это уступить ему дорогу. Не дожидаясь прихода захватчиков, они со всем своим скотом и скарбом уходили в глухие места, где можно было переждать не только вражеское нашествие, но и всемирный потоп.
Главным противником великой армии, по традиции называвшейся „Акшаухини“, что означает „Средоточие четырех родов войск“, оказались не смертные люди, а незыблемая природа. Плодородные равнины и тенистые леса Пенджаба вскоре сменились суровой горной страной, где все тропы и дороги вели к одному-единственному перевалу, затянутому сумраком непогоды. Здесь в разрывах туч даже днем мерцали звезды, а пронизывающий ветер приносил с заоблачных вершин ледяную пыль, сначала приводившую молодых воинов в восторг, а позже порождавшую одну лишь глухую тоску. Здесь не было ни пиши для людей, ни фуража для лошадей, ни топлива для костров. Не было даже воды, а утолять жажду снегом арии не додумались.