Враги
Шрифт:
Удар прикладом пришелся чуть выше виска. Свет померк в глазах у Павла, ноги подкосились, и он рухнул на землю, выронив винтовку.
* * *
Алексей обходил строй пленных. Одни смотрели на него зло, видя в нем классового врага, проклятого буржуя, белого офицера - воплощение черных сил. Другие смотрели со страхом и надеждой, пытаясь прочитать в глазах генерала свою будущую судьбу: "Расстреляют или нет?" А он, скользя взглядом по лицам, думал, что еще несколько часов назад, встретившись с любым из этих людей на поле боя, обязательно убил бы, потому что иначе сам бы погиб. В бою он был зверем... Хорошо Колычеву. Он даже в бою остается человеком. Он может позволить себе не убивать...
Внезапно женский визг и перекрывший его взрыв солдатского хохота привлекли его внимание. Прибавив шагу, он обогнул сарай, из-за которого доносился шум. Там стояло человек пятнадцать солдат, гогочущих во все горло. Алексей, бесцеремонно раздвинув двоих, вошел в круг. Здоровенный ефрейтор держал огромными ручищами бешено сопротивлявшегося подростка в солдатской форме без знаков различия. Штаны у мальчишки были спущены до самых щиколоток. Увидев генерала, ефрейтор позволил пленнику разогнуться... И тут Алексей с удивлением обнаружил, что пленный вовсе не мальчик... а совсем наоборот.
– Что здесь происходит?
– грозно насупил брови Алексей.
– Извольте видеть, господин генерал-майор, - прогудел ефрейтор, выполняя ваш приказ, обыскивали пленных. Думал - пацан, залез за пазуху, может, прячет чего, а там - вона...
Он резким движением задрал гимнастерку на девушке до самой шеи, продемонстрировав пару маленьких, упругих и очень соблазнительных грудей. Солдаты залились диким ржанием.
– Так...
– протянул Алексей.
Он хотел было произнести речь о недопустимости подобного обращения с военнопленными, но к нему подскочил командир взвода разведки поручик Семенов и козырнул:
– Разрешите обратиться, ваше высокопревосходительство... приватно.
– Слушаю, - буркнул Алексей, давая знак поручику следовать за ним.
– Ваше высокопревосходительство, - взволнованно зашептал Семенов, склонившись к уху Алексея, когда они отошли к бревенчатой стене сарая, - все знаем: отношение к пленным, конвенции... Но вы поймите, господин генерал-майор, война уже у всех в печенках сидит. Мужики дома не были по несколько лет. Озверели все. Только что из такого боя вышли. А тут эта сучка... Понимаю, что в деревнях безобразить не позволяете. Но она же еще и стреляла по нашим. Бога должна молить, что не прикончили в бою. Ну, отдайте вы ее ребятам. Пусть душу отведут. Она же, говорят, самая что ни на есть большевичка, баба комбрига ихнего. Я, ваше высокопревосходительство, не для себя прошу - для них. Не дадите мужикам пар выпустить, они же не сегодня-завтра вообще неуправляемы станут, в чистое зверье обратятся. Пожалуйста, ваше высокопревосходительство...
Оттолкнув поручика, Алексей вернулся в круг. Солдаты притихли.
– Ефрейтор, - скомандовал Алексей, - пленную отпустить.
Солдат выпустил девушку. Она тотчас натянула штаны и оправила гимнастерку.
– Следуйте за мной, мадам, - произнес Алексей.
– Ну вот, опять все генералам достанется, - проворчал кто-то в толпе.
* * *
Она сидела за столом, скрючившись на лавке и поджав под себя ноги. Ординарец Алексея поставил перед ней тарелку супа и положил ложку, и девушка тут же с жадностью принялась утолять голод. Алексей, стоя у окна, смотрел на нее. "И какими же ветрами вот таких заносит на войну?
– думал он.
– Ладно мужчины, от века кровь льют, свою и чужую, а она..." В нем появилось какое-то отеческое, покровительственное чувство, но вместе с тем он все сильнее ощущал, что хочет ее, как женщину. Засевший глубоко в его душе зверь, только что с наслаждением рвавший врагов, теперь почувствовал запах самки и снова рвался на волю. Подавив это неприятное ощущение, он спросил:
– Как тебя зовут?
– Инга.
– Как ты попала в бригаду?
– Добровольцем - вас, белых, бить!
– Ее глаза яростно заблестели.
– И много побила?
– ухмыльнулся он.
– Достаточно, - с вызовом произнесла она.
– В штабе?
– Он иронично поднял брови.
– И в штабе, - жестко произнесла она.
– Я у товарища Сергеева каждый раз просила в расстрельную команду меня включать. Мне нравилось убивать вас, белая сволочь.
– Ах ты, сучка!
– надвинулся на нее Алексей, теряя самообладание.
– Ну, убей.
– Она поднялась навстречу ему.
– Убей, я все равно буду знать, что сделала достаточно, чтобы вы сдохли.
Он взглянул в ее глаза и понял, что, если сейчас ударит ее или даже прикажет расстрелять, она будет чувствовать себя победительницей, героиней, гибнущей в борьбе за правое дело. Инга забыла, что она женщина, забыла, что на свете существует что-либо кроме классовой вражды. Волна ярости охватила его, когда он представил эту хрупкую девушку, стреляющую из револьвера в затылок пленному офицеру или заложнику-фабриканту. Сидящий в нем зверь мощным прыжком вырвался наружу.
– Фанатичка, дура, стерва!
– Ну, убей!
– выпятила она грудь.
Не в силах совладать с собой, он подскочил к ней, схватил за гимнастерку и потащил в угол комнаты, где стояла его походная койка. Швырнув Ингу на кровать, он принялся срывать с нее одежду. Она отбивалась изо всех сил.
Он придавил ее к койке и навалился сверху. Инга громко закричала от боли, когда он с силой вошел в нее. За стеной загоготали офицеры, понявшие, что означают звуки, долетавшие до них из командирского кабинета.
Через полчаса он, мрачный и молчаливый, стоял у окна своего кабинета и смотрел во двор, где солдаты и офицеры продолжали обыскивать и допрашивать пленных. Инга, лежа в его койке на животе, всхлипывала и подвывала.
"Дурацкое время, дурацкая война, дурацкие нравы, - раздраженно думал он.
– Что остановит это, что прекратит процесс превращения нас в зверей? Уж никак не победа в войне. Если мы победим, то решим, что добились этого, потому что стали зверьми. Если проиграем, то скажем себе, что это произошло из-за того, что не превратились в зверей окончательно. Так или иначе, мы начнем пестовать в себе и лелеять звериное начало. Я пошел на эту войну, чтобы бороться со зверьем в человеческом обличий. Но оказалось, что вначале надо убить зверя в себе. Чем больше ты убиваешь людей, пусть и потерявших человеческий облик, тем больше теряешь человеческий облик сам. А что толку, если к власти придут убийцы и насильники, такие как я сейчас? Мы сможем победить в войне немцев и большевиков. Но что поможет нам самим остаться при этом людьми?"
* * *
Очнувшись, Павел обнаружил, что он лежит на охапке соломы. Вокруг царила темнота. Голова раскалывалась, в левой руке ощущалась пульсирующая боль. Ощупав себя, он понял, что рука и голова аккуратно перебинтованы, а кожанка и все оружие отсутствуют. Ощупью Павел добрался до бревенчатой стены и, пройдя вдоль нее, нашел дощатую дверь; через щели виднелось звездное небо. Толкнув дверь, убедился, что она заперта снаружи.
– Смирно сидеть, краснопузый, - донесся из-за двери грубый голос, - а то через дверь пальну.