Врата Лилит
Шрифт:
– Ну, признавайся, человечек, ты ЭТОГО хотел, да? Никитский вытаращил глаза на лужайку - именно такой сюжет он и планировал заказать Ганину...
– Ну и чудненько, а вот и весь выводок здесь!
Через закрытые двери спальни уже прошли люди в черном. Здоровенный двухметровый Нахаш нес на плече, как бревно, крашеную блондинку - жену Никитского, уже одетую в летнее прогулочное платье, зажав ей здоровенной волосатой рукой рот. Клювоносый Вукху и клыкастый Ашмедай несли, также зажав им рты, парализованных от страха детей, также уже облаченных в летние одежды - мальчик в бриджи и рубашку с коротким рукавом, девочка - в белую.
– Осталось этого приодеть, - сказала девушка и махнула
– Ну, вроде бы и все...
– взглядом расчетливой хозяйки взглянув на всю компанию и облегченно вздохнув, прямо как женщина, только-только сделавшая грязную, но необходимую работу по дому.
– А теперь - вон отсюда!
– Вы что, не слышали, что вам сказали?! Во-о-о-о-он!
– заревел что есть силы Ашмедай, сверкнув зелеными кошачьими глазами, а за ним - и двое других, так что слово 'вон!' прозвучало трижды по три и притом так громко, что у Никитского и его домочадцев заложило уши. А потом вдруг из картины на стене раздался звук, похожий на звук пылесоса и... Никитский и все его семейство, прям как ворох осенних листьев от ветра, полетели прямо в картину...
– Госпожа! Госпожа! Вам пора! Скоро полночь, а у нас ещё так много дел, кар-р-р!
– Да, да, дел уйма просто! Мяу! Столько желающих, что отбою нет - и все хотят ласки, все хотят наслаждений, все хотят утешений, никак не успеем!
– А-ав! Р-р-р-работа не ж-ж-ж-ждет!
– гавкнул пес. Девушка сморщила носик - вот-вот заплачет!
– Как всегда! На самом интересном месте!
– и она досадно всплеснула руками.
– Ну какой смысл быть Госпожой, Принцессой, Владычицей, если тебя как рабыню гонят то туда, то сюда! Вот мой Художник - это да... Рисует целыми днями, мечтает... Как я ему завидую, друзья! Ну чем я отличаюсь от простой уличной проститутки, ну чем, скажите мне на милость!?
– топнула ножкой девушка.
Вся её прислуга как по команде склонила головы долу и как заклинание на разные лады сладострастно залепетали:
– Вы - бесподобны! Вы - фееричны! Вы - божественны! Вы - само совершенство!!!
– Тьфу на вас, лицемеры! Слушать вас не могу! Вы всегда лжете, а вот мой Художник меня искренне боготворит!.. Ой, проклятье! Опаздываю!
– вдруг воскликнула девушка, - и верно, солнечный свет, льющийся потоком из картины в комнату, начал мерцать, живая картина на доли секунды периодически становилась просто картиной - из красок и холста.
– Бежим, хвостатое отродье! Бежим! Врата, врата Иштар закрываются!
– пронзительно закричала девушка и первая прыгнула в картину, а вслед за ней туда буквально влетели все ТРИ черных зверя - пес, кот и ворон...
Когда полночная луна осветила спальню, в ней уже ничего не напоминало о происшедшем. По-прежнему, напротив кровати с балдахином, висел Портрет с улыбающейся девушкой в соломенной шляпке с атласными лентами, у неё в руках по-прежнему было лукошко полное лесных цветов. Только вот, при очень внимательном взгляде на картину, можно было заметить черного ворона в чистейшем как слеза голубом небе, который портил, как клякса на листе бумаги, идиллический пейзаж, да у самой кромки рощи застывших черного кота и черного пса, так и не успевших полностью скрыться в полумраке деревьев... Да... А на противоположной стене висел другой идиллический портрет - уже семейный. Там у разложенный на изумрудно-зеленой траве белой скатерти, накрытой разными кушаньями, расположились пожилой, но моложавый мужчина в светлом костюме, крашеная блондинка, лет на 20 его моложе, в летнем белоснежном платье и двое детей - мальчик лет пятнадцати и девочка - десяти... Они улыбались невидимому
ЧЕТЫРЕ...
Ганин проснулся утром сам, без будильника, с на удивление хорошим настроением и предчувствием, что в этот день обязательно должно произойди что-то чудесное, необычное, чего он ждал всю свою наполненную скорбями и разочарованиями жизнь, и что навсегда разделит её на 'до' и 'после'. Он ещё некоторое время полежал в постели, размышляя, на чем же основано это предчувствие, и, после непродолжительных усилий, вспомнил... Ему опять снился портрет с солнцевидной незнакомкой!
В общем-то, она снилась ему и раньше, но в этот раз - вот чудо!
– Ганин отчетливо вспомнил, что он видел себя ВНУТРИ портрета! Он сидел в той самой белоснежной деревянной беседке, прямо на берегу пруда с утками и лебедями, рядом ласково шелестели ветви рощицы, шепчась о чем-то своем, недоступном для человеческого понимания, а совсем недалеко был виден силуэт розового замка, а потом... Ганин ощутил легкое прикосновение чьей-то ручки, как ласковое дуновение летнего ветерка, к своей шее и повернулся... Напротив него на лавочке беседки сидела девушка в соломенной шляпке с алыми лентами и улыбалась. Она четко и ясно произнесла мелодичным завораживающим голоском:
– Сегодня сбудутся все твои мечты!
А потом Ганин проснулся...
Эх, как хотелось ему в это мгновение продлить чудесный сон, побыть ещё хоть чуть-чуть с солнечной незнакомкой в такой уютной беседке! А ещё лучше - остаться там навсегда... Ганин сладко потянулся и пошел умываться, тщательно бриться - в общем, приводить себя в порядок. Только он успел допить утренний чай, как раздался гудок автомобиля. Ганин в смокинге выскочил на улицу - его там уже ждал черный 'мерседес', точь-в-точь какой же, как у Никитского, только с шофером за рулем.
А дальше была удивительная проездка в город. Ганин с некоторой печалью оглянулся на свой унылый домишко, на садовые участки и смутно почувствовал, что ему уже не суждено вернуться сюда никогда, что эта страница его жизни перевернута навсегда и что теперь его ждет что-то совершенно неведомое и даже немножко пугающее... Но вскоре, когда машина выехала на федеральную трассу и садовые участки окончательно скрылись из виду, у Ганина повеселело на душе. Он с наслаждением, как ребенок, широко открытыми глазами наблюдал за пробегающими мимо окон деревьями, кустарником и махал им рукой, как старым знакомым: и в самом деле, эти леса он знал с детства, все их когда-то исходил в поисках ягод и грибов - с бабушкой и сам, в одиночку. А потом были пригороды, город, и, наконец, улица Верещагина - широкая, многолюдная, с сильным движением. Ганин затаил дыхание, сердце трепетало в его груди как птичка, ладони вспотели и он вытирал их украдкой о сиденье.
Когда машина мягко подъехала к парадному входу в Центральный областной музей - трехэтажному зданию XIX века, песочно-желтому, с портиком, колоннами и лестницей - там уже было столпотворение! Все пространство перед музеем было забито машинами, вся площадь внутри железной витиеватой ограды - народом, а внутри портика, у входных дверей, стояли тузы общества - сам губернатор, его заместители, мэр города и его заместители, депутаты областного и городского представительных органов, бизнесмены и, конечно же, их жены: мужчины в дорогих костюмах, женщины - в платьях самого разного фасона и расцветки, которых Ганин совершенно не запомнил - они слишком рябили в глазах и с его точки зрения были абсолютно безвкусны.