Врата Лилит
Шрифт:
С заходом солнца маленький домишко Ганина почти мгновенно погрузился во тьму, стало прохладно. Здесь, в Валуевке, садовые участки мало кому служили постоянным местом жительства. В основном, дачники приезжали сюда по выходным - прополоть и полить грядки, набрать воду, раскрыть или, наоборот, закрыть теплицы -, а уезжали уже в воскресенье вечером, потому ночью в будни здесь было тихо и мрачно, как на кладбище. Может, именно за эту особенность этих мест их так полюбил Ганин?..
Скрипя половицами, Ганин звонко щелкнул выключателем и одинокая 'лампочка Ильича', висевшая на тоненьком проводе под потолком, озарила неровным,
– Паш, ну что ты там застрял?! Давай чай пить!
– Пожалуй, Ганин, чай ты останешься пить один, без меня, мне срочно нужно возвращаться в город. Сам понимаешь, жена, дети...
– и Расторгуев протяжно зевнул. Ганина уже второй раз за вечер передернуло, ведь ему уже было за 30, а ни жены, ни тем более детей у него не предвиделось: вот уже третья девушка за последние пять лет как сквозь землю провалилась, оставив только короткое смс: 'Мы с тобой, Леш, очень разные, пойми...'. 'Наверное, не надо было её приводить в этот проклятый дом!
– в сердцах тогда подумал Ганин.
– Один его вид испугает кого угодно. С таким сомнительным наследством ни одна порядочная девушка со мной не захочет иметь серьезных отношений, это уж точно!'.
– Паш, ты ж говорил, что устал от неё!
– разочарованно всплеснул руками Ганин.
– Мы ж с тобой собирались всю ночь говорить об искусстве, особенно о моих последних работах! А ведь ты их даже не посмотрел...
– Как не посмотрел?
– нахмурил брови Расторгуев.
– А 'мечта поэта'?
– Да что ты! Её я написал уже давным-давно! А последние работы сейчас готовятся к выставке, но зато у меня есть альбом фотографий с них, рекламный, и я думал тебе их сегодня ночью показать, ну, чтоб ты был морально готов к ней, так сказать, раздразнить твой аппетит...
– с этими словами Ганин бросился к шкафу и, торопливо открыв скрипучую дверцу, стал рыться в многочисленных бумагах, тетрадях, старых газетах и журналах, в беспорядке наваленных на полках, ища затерявшийся в этом хламе альбом.
Расторгуев между тем сел на стул и, быстро окинув внимательным оценивающим взглядом все содержимое стола, заметил на нём открытую бутылку с рубиново-красной жидкостью. В глазах его блеснул алчный огонек, а уже через мгновение он одним махом налил себе полный стакан. Это была бражка, ароматно пахнущая земляникой, очень крепкая, но необыкновенно вкусная.
– Это тоже... бабушка?
– сморщившись от того, что спиртное сильно обожгло ему горло, и вытирая выступившие на глазах слезы рукавом рубашки, проговорил Расторгуев.
– А! Бражка... Да, её...
– не глядя на Расторгуева, ответил Ганин.
– Она была мастерица их делать, в подвале ещё много бутылок осталось, впрок готовила. Как деда-то похоронила, пить уже некому было. Мне ж много не надо... Ах, вот, нашел!
– хохотнул Ганин, возвращаясь к столу с довольно толстым красивым глянцевым альбомом с яркой обложкой.
– Ого! Шикарно...
– удовлетворенно кивнув, хмыкнул Расторгуев, с наслаждением делая ещё один глоток ароматной настойки.
– Слушай, Ганин, а твои дела явно идут в гору! Где ж ты столько денег достал на такой альбомчик?
Бледное, обычно печальное, как у Пьеро, лицо Ганина, с вечно опущенными вниз уголками губ, расплылось в довольной улыбке, а щеки необычно порозовели:
–
– засмущался он, пряча взгляд.
– Лучше посмотри сюда - вот моя новая серия!
– Ни-и-и хре-на-а-а се-бе-е-е...
– присвистнул Расторгуев, переворачивая глянцевые страницы альбома и рассматривая роскошные апартаменты, изображенные на них.
– Теперь я, кажется, понимаю, откуда у тебя деньги на альбомчик.
– Понимаешь, Паш, я ж не специально...
– облизывая пересохшие от волнения губы, затараторил Ганин.
– Просто попросил у него разрешения нарисовать эту усадьбу, Марьино, - она ведь старая, XVIII века -, а он - 'с детства любил живопись...'. И не просто дал рисовать, а велел никому мне не мешать, кормить, приносить прохладительные напитки, определил меня жить в комнату для гостей, ну и все такое прочее. А потом...
– ...а потом?
– подхватил Расторгуев, не отрывая глаз от красочных фотографий.
– ... а потом он взял посмотреть нарисованные работы и сказал, что если бы лично не видел, что их рисовал я, подумал бы, что это картины из Третьяковской галереи или Эрмитажа, художников XIX века, и предложил организовать выставку....
– дальше Ганин не мог говорить, от волнения у него перехватило дыхание, но Расторгуев уже поставил ему стакан и налил в него земляничной настойки до самых краев.
– Я рад за тебя, Ганин, - хмыкнул он и небрежно хлопнул по плечу своего товарища, - наконец-то ты выберешься из этой собачьей конуры! Сколько он тебе заплатил?
– Пока он оплатил только выставку и альбом, но он обещал позвать всех своих друзей на неё и, судя по всему, картины мои будут раскупаться как горячие пирожки. Расторгуев вдруг одним махом допил содержимое своего стакана и с громким стуком опустил его на крышку стола.
– Что-то я тогда не пойму, Ганин: если ты пишешь такие картины, почему этот портрет у тебя не в струе получился? Я-то подумал, что ты сменил, так сказать, линию своего творчества, а, судя по альбому, у тебя все по-прежнему - один сплошной реализм... Ха, вот смотри, вижу твою манеру - умудрился даже здесь вставить! Ганин довольно улыбнулся, увидев, что Расторгуев заметил его маленький секрет, который обнаружил бы только очень внимательный наблюдатель - тень от роскошных золотых настольных часов точно соответствовало показываемому на циферблате времени, если судить по положению солнца, так же скрупулёзно запечатленного на картине художником.
– Да нет, и не думал сменять... С этим портретом вообще история вышла загадочная, Паш...
– Ганин на несколько секунд замолчал, как бы собираясь с духом, мечтательно закрыл глаза, а потом заговорил, а точнее, затараторил с каким-то сладострастным придыханием.
– Я его увидел во сне, понимаешь?! Во сне... Именно таким... Точь-в-точь... А потом, Паш... Он у меня неделю стоял перед глазами! Я сначала не хотел его рисовать, но потом так устал от этого... Ну, от того, что он стоит перед глазами и нарисовал, буквально за пару дней... Ты вот все говорил, что это искусственно, то... А как же иначе, Паш? Я ж все свои картины рисую с натуры, даже студент этот - сокурсник наш, на истории живописи я его рисовал... А тут, понимаешь, сон... Я, в общем-то, и не хотел тебе её показывать, да и никому её и не показываю, девушку эту, ты сам на чердак напросился! Расторгуев внимательно смотрел на лицо Ганина и о чем-то думал.