Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко

Колодин Николай

– Сложилась традиция, по которой все молодожены после регистрации идут и едут сюда. – Ясно: явились, наелись, напились и смылись…Стыдно за земляков.

Немало местных преданий об Илье Муромце сохранилось на родине былинного богатыря – в Карачарове.

Графиня Прасковья Сергеевна Уварова, последняя владелица села и усадьбы при нем, в свое время сообщала: «… жители села Карачарова с большим жаром… приводят следующую повесть: в тогдашние времена на берегу Оки лежали три черных дуба, вытащенные из воды рыболовами, из коих каждый был такой тяжести, что крестьянская лошадь без отдохновения на гору

не могла вывезти; а он их на своих плечах переносил на гору, где они находились долгое время и после поступили в основание при постройке Троицкой церкви…». И поныне в Карачарове показывают место, где, по преданию, стояла изба Ильи Муромца (ул. Приокская № 279).

Родина моего детства – старинное село Карачарово – расположено выше Мурома по течению Оки и ныне входит в черту города. На высоком левом берегу Оки раскинулся парк усадьбы графини Уваровой, где располагалась воинская часть и военный же городок, куда бегал я ежедневно к матери и знакомым солдатам.

Некогда, по мнению историков, село являлось укрепленным оборонным пунктом на границе Русского государства. Из памятников архитектуры в нем сохранилась усадьба Уваровых «Красная гора», в которую вошли господский дом, два флигеля, надворные постройки и липовая аллея.

По словам матери, еще в начале войны усадьба была полна удивительных картин и ковров, старинной мебели и утвари. Но за годы военного лихолетья формируемые здесь для отправки на фронт воинские части утратили богатство, а если по правде, растащили или пожгли. Как говорила мать, выдрали даже редкостный паркет и огромные резные двери (на растопку). Мать вспоминала, что в войну они ходили в Карачарово не только за махоркой и продуктами, но и за святой водой. Я поинтересовался у гида, действительно ли существует такой источник.

– Да, – ответила она, – жители города и туристы охотно приезжают в Карачарово к источнику. Муромские предания сообщают, что источник забил от удара копыт богатырского коня Бурушки.

Сегодня сам Муром – райцентр, что уж говорить о Карачарове! Но, когда я спросил экскурсовода о возможности съездить туда, она ответила, что дорога перекрыта военными на подступах к бывшему имению графини Уваровой и военного городка при нём. Ладно, хоть город увидел, мощам святого Илии и святой Иулиании поклонился.

Новые родственники

В Ярославль я прибыл «никакой и ничей», даже без «метрики». Мать, собираясь впопыхах, забыла многие документы, в том числе и мое свидетельство о рождении. А мне уже семь лет, и надо идти в школу. Послали запрос в Муром, только когда ответ придет и какой? Потому уговорила мать сестру родную взять меня на время в деревню и там определить в первый класс сельской школы. Сестра, тетка моя Надежда Александровна, пусть земля будет ей пухом, с явной неохотой, но все же приняла меня.

Сейчас-то понимаю, как нелегко было решиться ей: к своим четырем детям принять меня, пятого. И это в послевоенной, совершенно нищей деревне, где работали на износ за совершенно пустые трудодни, на которые ничего, кроме бригадирских матюгов, не приходилось. Жили с огорода, с коровы. Молоко в бидонах тетка возила в Ярославль или Ростов, последний ближе, по «железке» всего одна

остановка, но продукт дешевле. Ярославль дальше, но продашь дороже. С двумя бидонами наперевес тащилась она по воскресеньям до станции, а там на рынок. Обратно в тех же бидонах везла муку, растительное масло, сахарин, соль, спички.

Когда я уже возвратился в Ярославль, она с тяжкой своей поклажей на плечах вначале приходила к нам попить чайку с сахаром, который в деревне оставался продуктом редким, да пожалиться сестре на нелегкое свое житье. Нередко мне приходилось сопровождать её к рынку, приняв на свои детские плечи часть того груза. А вспоминается почему-то не тяжесть в руках, а что-нибудь светлое и веселое.

Утро. Пустынные улицы тогда еще не столь многолюдного Ярославля. Мы бредем по направлению к рынку. Разговариваем. Но тетка постоянно отвлекается, заглядывая во все попутные окна.

– Чего ты там ищешь? – спрашиваю.

– Да нет ли наших, смотрю, – простодушно отвечает она

Я расхохотался. В двухсоттысячном городе она выискивает в окнах «своих» так же, как в деревне из десяти-двенадцати дворов.

По приезде в город мы поселились у дальних родственников. И не родственников даже. Глава семьи – бабушка Маигина – доводилась родной сестрой упоминавшейся выше бабушке Вере, той самой, что с утра от дел и хлопот домашних «бегала за песнями».

Почему именно здесь остановилась мать? Да просто в молодости, когда «намыливалась» на вольные хлеба, мачеха дала ей адрес своей сестры, уж очень хотела свалить взрослую девку с хлебов своих. Да и недолюбливала она её за непокорный характер и любовь к чтению. Сама мачеха могла только расписаться, оставаясь неграмотной, но не хотела признаваться в том. К тому же люто ненавидела советскую власть.

На улице Окружной, что на самой окраине насквозь рабочего Красноперекопского района, у семейства Мурашевых-Маигиных был свой обширный дом в два окна по улице, треть дома в одно окно принадлежала семье дальних их родственников Федоровых.

Дом большой, делился стенами-перегородками на три части. Из крыльца через обитую войлоком дверь попадаешь на кухню с одним окном во двор. Здесь мы по приезде пили чай из самовара и темно-синих (киноварь с золотом) кружек дореволюционного фарфора. Но это в первые дни.

Далее следовала средняя темная комнатка в ширину кровати, ставшей нашим пристанищем. Через проход у противоположной стены какая-то невзрачная, грубо сколоченная мебель из настенных шкафчиков и пристенного стола, за которым мы с матерью и кормились. Общая, украшенная иконами кухня не для нас.

В доме было много старых и даже старинных вещей. В частности, на кухне стояла огромная черная горка с замысловатой резьбой и зеркальными толстыми стеклами, за которыми теснились столовые и чайные сервизы еще прежней, царской, поры. Меня, мальца, мало что смыслившего тогда, да и сейчас не очень разбирающегося в подобном антиквариате, поражало само обилие посуды, ибо до того я полагал, что достаточно и одной, но глубокой тарелки на всех. В крайнем случае, – на двоих, как у нас с матерью. Вся наша посуда заключалась в большой краснозвездной тарелке из красноармейского общепита и двух разнокалиберных щербатых кружек. А тут целая горка в три или даже четыре полки…