Времени нет
Шрифт:
— Я свое дело сделал. Поехали есть киевскую лепешку?
— Давайте чуть позже, — Инара просила, и мягкий тон голоса превращал ее в другого человека. — Я хочу успеть сделать подарок до того, как начнется тихий час.
— Вы были правы, — хрипло произнес Эдем. — Нет уже божественного огня, остались только угольки, которые мы все стараемся раздуть. И не мы должны создавать коллаборацию с U2 — нужно дать дорогу молодым.
Инара замедлила скорость.
— Мне жаль, что я так сказала сегодня утром. Пыталась сбить вашу надменность. Ваша команда так аккуратно
— Мрамор — холодный материал. Вот и песни получаются холодные.
Автомобиль выехал на проспект, но уехал не к правому берегу Днепра.
— Божественный огонь нельзя погасить. Можно только потерять его по дороге. Но потерянное иногда находится, — уверенно сказала Инара. — Может, вы слишком много думаете о том, каким вас должны видеть другие, и забыли, кто вы на самом деле?
Эдем молчал, тишина загудела. Чтобы она не загустела окончательно, Инара решила разбавить ее музыкой — включила U2. Разве могло быть иначе?
Эдем прижался щекой к стеклу. Он увидел крепкого в студии звукозаписи с Боно и один микрофон на двоих. Крепкий предлагает коллеге подойти к куплету иначе, Боно спорит. А потом, после записи, в маленьком ресторане с высокими перегородками Боно, скинув очки, делится с крепким секретом: как уберечь свой талант.
2.8
Они проехали мимо крепких ворот и яблоневого сада, миновали окруженную живой изгородью каштановую аллею и припарковались у длинного двухэтажного здания с фасадом из голубого стекла. Можно было подумать, что это современный учебный центр, чтобы не прописные буквы над входной дверью: «Жемчужинка». Эдем безошибочно угадал в нем детский дом.
— Я скоро. Можете выбрать другую музыку, — Инара забрала с заднего сиденья гитару и открыла дверцу, впустив в салон аромат хвои.
Эдем где-то видел это здание, еще до реконструкции, во время которого окрасили его в цвет неба: в теленовостях или на фото в соцсетях — он не мог вспомнить точнее. Детский дом, в котором провел свое детство Эдем, был другим: массивный, кирпичный, длинный — типичная советская школа. Грубая мозаика на боковой стене подчеркивала это впечатление. Сооружение построили не для счастья и даже не для воспитания. Холодные стены словно говорили: ты должен отбыть здесь свое детство, пережить это время как можно скорее, потому что, только достигнув совершеннолетия, ты сможешь наконец покинуть эти комнаты, коридоры и столовую с плохой вентиляцией.
Эдем избегал воспоминаний о годах в детдоме, но теперь, глядя на солнечные блики на стекле, он подумал, что пора попрощаться и с этой частью своей жизни. Он дослушал "Where the Streets Have No Name" (разве можно было не дослушать?), выключил проигрыватель и вышел из автомобиля.
Окружающая тишина была обманчива. Эдем прислушивался. Дом был наполнен разнообразными звуками: кто-то стучал молотком, кто-то заливисто смеялся, а кто-то менторским тоном передавал чужой опыт. Дом жил.
Собственно,
Все было на своем месте — и изразцы, и кадки, и фотографии. Охранника за тумбой не было, но неслышно работавший телевизор свидетельствовал — он вернется с минуты на минуту. Сквозь щель под дверью ближайшего кабинета проникал монотонный монолог учителя.
Чтобы не попадаться охраннику на глаза, Эдем повернул на лестницу и поднялся на второй этаж. Здесь было тише. Окна выходили на сосновый лес.
Эдем прогуливался по запутанным коридорам чужого детдома, но будто видел себя здесь — три десятилетия назад. Вот он скользит по вытертому линолеуму, представляя, что он — на ледовой арене. Вот бежит наперегонки от одного конца коридора к другому, и путь этот так долог, что успеваешь проголодаться. Вот он прячется в нише стены от старшего мальчишки. Вот оставляет карандашом на зеленой стене тайные знаки для друга. Может, несчастливым то время кажется ему только сейчас, думал Эдем, ведь если были бега наперегонки и тайные знаки, то, наверное, случались тогда и хорошие дни.
Он свернул за очередной угол и наткнулся на мальчишку, который, присев на корточки, что-то искал под рядом табуретов. К одному из них была привлечена гитара для весенних песен. Так вот он — друг Инары, для которого они выбирали подарок! Эдему стало интересно. Было в этом мальчишке нечто, чем он отличался от других.
Мальчик зажмурился, доставая нужную ему вещь из щели, и наконец выпрямился с маленьким стальным шариком в руке.
— Крепкий, ничего себе, — сказал он, вытаращившись на Эдема, и шарик снова стукнул по полу, но на этот раз был молниеносно прижат балеткой.
Не отрывая взгляда от гостя, паренек поднял шарик.
— Я Зуб, — он протянул руку — смелости ему хватало. — Но взрослые зовут Орестом.
Эдем пожал ладошку.
— А почему Зуб?
— Вот всем интересно, и ни одна собака не спросит, а чего меня назвали Орестом. Могу зубом разгрызть банку от когда, ясно? Вот даже руку из-за этого ранил, — он продемонстрировал запястье со шрамом.
— Разумеется. А я Олесь.
— Да ну а кто же! Вас все знают. А это от спинера, — Орест продемонстрировал Эдему шарик, спрятал добычу в карман, устроился на табурет и взял гитару.
Эдем пристроился рядом. "Приемная" — свидетельствовала табличка напротив. Как он объяснит свое присутствие, если кто-нибудь из него выйдет, он даже не представлял. Придется воспользоваться умопомрачительным обаянием Крепкого.
— Привезли телевизор? — мальчишка был не из тех, кто отмалчивается.
— Какой телевизор? — удивился Эдем.
— Цветной, системы Telemax.
— Я не привозил никакого телевизора.
— И слава Богу. Зачем тогда спрашивать, какой именно? — резонно заметил Орест и начал перебирать струны. — Я бы дал вам поиграть, но мне ее только подарили, поэтому сами понимаете.