Времени нет
Шрифт:
Эдем потом вспоминал о визите десятки раз. Если бы он не поддержал убежденности Фростова, если бы не подбросил дров в разгорающийся внутри клиента костер, если бы не пообещал, что как адвокат приложит все усилия для его защиты, все могло бы быть иначе. Не было бы ни их свиданий в кабинетах с грязными стенами, ни судебного процесса, в котором честного работягу превращали в хитрого мошенника. Фростов работал бы бухгалтером в какой-то небольшой компании, возвращался домой в одно и то же время, подбрасывал бы на руках свою дочь и старался бы не думать о том, что в его мире не хватает одной опорной
И только сейчас, вдыхая запах земли и наблюдая, как опускают гроб, Эдем вспомнил, что в день их знакомства в руках Фростова была роза. Почему он пришел с цветком? Тогда Эдем не придал ей ни малейшего значения, но теперь она стала ключом, вернувшимся в замке.
Льдинка в сердце вдруг стала каплей и растеклась по спине и пальцам, и звуки стали громче, а запах земли — острее.
Эдем наконец-то понял: Фростов все решил сам — еще до того, как зайти в его кабинет. Он внутренне решился на борьбу, и слова адвоката не смогли бы отвлечь его от избранного пути. А роза была его извинением перед женой за этот военный поход, для которого он начищал доспехи. Будет его оруженосцем Эдем или какой-нибудь другой адвокат — это не имело значения. Олег сам выбрал путь, ведущий в тюремный двор, куда не попадает утреннее солнце.
Возможно, теперь, глядя на пластмассовый цветок у кладбища, его жена тоже вспоминала тот день, когда Фростов пришел домой с розой и сообщил о своем решении.
4.6
«Свобода — это наша религия!» Два звена стальной цепи разлетались, как куски печенья, на баннере Дома профсоюзов. Полотно размером с футбольное поле простиралось от одного угла здания до другого. Эдем помнил обугленные стены — последствия страшного пожара во время Революции Достоинства. Годами здание было на реставрации. Теперь кинокамера демонстрировала, как холст снимают со сооружения — и вместо омертвевшей кожи символом возрождения блестят на солнце новые плиты.
Телевизор работал без звука. Эдем подошел к окну, но сейчас даже самый лучший на Земле город не лишал его сомнений. Чем он руководствовался вчера, отдав Оресту лекарство, которое могло бы спасти жизнь ему самому? Это была истинная жертвенность или сила момента? Не было ли продиктовано поспешное решение страхом, что стоит отложить его на час — и ты рискуешь поддаться искушению и передумать? Было ли оно рациональным? Вполне возможно, что производство лекарства возобновят. Эдем, которому недолго осталось, этого не дождется. А Орест мог бы.
Эдем знал: это малодушие, да еще и бесполезное — из мокрого песка уже не вытеснишь воду.
Он вспомнил себя у зеркала с пистолетом в руке. Он бы нажал на спусковой крючок, но появился джин со своим соглашением. И Эдем обменял свою душу на… что? На шанс что-нибудь изменить? А что в итоге? Пейзаж из окна президентского кабинета — на день. Ну, еще спасенный мальчик, который и так мог бы дождаться появления лекарства. Мог бы! Мог бы…
«Если всю свою жизнь ты плыл мимо высоких туманных берегов Неосуществленного, то почему решил, что сумеешь причалить теперь?» — думал Эдем.
Но потом перед его глазами предстал ночной стадион. Вот Орест с гитарой в руках на поваленном
Еще один кусок льда глубоко откололся и упал в прозрачную воду. В комнате стало светлее. Эдем шагнул к двери, но остановился, взглянув на немой экран.
Виктор Шевченко и Сергей Хижняк — два украинских бизнесмена — подписывали соглашение о продаже «Трех китов».
Шевченко не знал ни о существовании Эдема, ни о его намерениях, но продолжил начатое им вчера.
Камера взяла общий план. Справа от Шевченко стояла Инара — вероятно, он собирался сразу же объявить о передаче купленного комплекса зданий обществу, а за его спиной — не сдерживал свою фирменную улыбку Затойчи.
«Если Бог посылает знамение через сетку телепрограмм, то это одна из них», — подумал Эдем. Тот шанс, которого он не упустил. И пусть об этом никто не узнает, и пусть это сделано за чужие сбережения, но Эдем все же сумел оставить что-то после себя.
В дверь дважды резко постучали. В кабинет вошел Гарда с папкой в руках, с сожалением осмотрел пятно на стене, где еще утром было зеркало, и остановился у телевизора. Его лицом прошла судорога, когда на экране снова появился Хижняк. Судя по плашкам на экране, ведущий обсуждал с приглашенным политологом причину внезапного громкого соглашения, а затем — неожиданное превращение миллионера Шевченко в главного мецената страны.
— Мы двигаемся к гегемонии дураков. Ты выбрасываешь сто миллионов, а продажные эксперты, которые и медяка никому не дадут, потом обсуждают в эфире, какие цели ты хотел достичь внезапной щедростью, — Гарда сердито бросил папку на стол. — Нашлись и идиоты, которые считают вторым меценатом Сергея Хижняка — мол, потому и продал свои постройки так дешево, что они шли на благотворительную цель.
Казалось, Эдема такие оценки должны расстроить, но только насмешили. Он готов был спорить, что Шевченко, увидев дневные новости, тоже не будет метать молний. Это мимолетная лузга, которую дует ветер времени, а вот пожертвование будет запечатлено в современной истории страны. Игра забывается, а результат остается на табло, как говорил один выдающийся футбольный тренер.
— Я принял два важных кадровых решения и прошу сегодня же подготовить указы, — Эдем выключил телевизор, устроился в кресло, приглашая собеседника тоже сесть, и вздрогнул — на мгновение ему показалось, что глаза Гарды налились тьмой. Глава администрации не привык, чтобы с ним не совещались по кадровым решениям.
Но в кресло он, конечно, сел.
— Первый указ о назначении антикоррупционного прокурора Леонида Мостового. Достаточно ему уже ходить с приложением «и. о.».
Такому повороту дел Гарда не удивился. Официальное назначение Мостового, несомненно, сыграет в плюс репутации президента, но изрядно испортит ему жизнь в случае переизбрания.
— И второе. Я связывался с министерством обороны. Операция по спасению наших ребят еще не закончена, но каким бы ни был результат, я собираюсь отправить в отставку министра Ридчука.