Время барса
Шрифт:
Из Княжинска она уехала почти полгода назад. Потому что больше не могла там находиться.
Олег Гончаров пропал. Вернее, ей удалось узнать, что он арестован в Германии по подозрению в контрабанде антиквариата. Ну а поскольку в антиквариате он разбирался, как коза в тригонометрии, Аля не сомневалась, что Олега подставили. Причем те, кто фабриковал дело, так торопились, что даже не потрудились разработать более правдоподобную легенду якобы совершенного Гончаровым преступления. Боялись, что он успеет вмешаться в южные разборки?
Тогда почему его просто не застрелили? Этого Аля не знала, да и сетовать было бы глупо. Не менее глупо было и лететь к нему в Германию: ничем она
— По нашим теперешним делам так подставлять Гончарова никто бы не стал, да и не смог бы. Наверное, все дело в его прошлом. — Сказал, пристально посмотрел на Алю, столь пристально, что ее так и подмывало добавить: «Или в моем настоящем». Но — смолчала. А сослуживец тем временем добавил:
— В любом случае вызволять его из узилища мы не торопимся.
— Почему? — спросила Аля даже не по наивности, по инерции.
— В немецкой тюрьме убрать человека куда сложнее, чем у нас на воле.
— «Убрать» — в смысле «убить»? Молодой сотрудник только кивнул.
— Мы хотим прежде разобраться в причинах. Аля снова не нашлась что ответить. Она шла домой как в воду опущенная. Вялая мысль о том, что вот ее-то как раз убрать не составит никакого труда, не вызвала у девушки ни паники, ни даже особой тревоги: ее естество словно загодя смирилось со всем страшным, что могло произойти с нею в ближайшем будущем.
Дома она тихо и монотонно слонялась по комнатам, пила кофе, пыталась читать… Аля чувствовала себя бездушным тряпичным манекеном, и лишь назойливая мысль о самоубийстве как о надежном средстве против затянувшегося кошмара бытия казалась ей спасительной и была не просто мыслью, а самой человеческой из всех эмоций в эти две с небольшим недели.
Все закончилось ранним сентябрьским утром. Еще не забрезжил рассвет, как длинный, требовательный звонок в дверь расколол сумрак квартиры. Аля не вполне освободилась от пут своего всегдашнего безумного сна, когда увидела себя в зеркале в прихожей. Сумасшедшая девица в короткой ночнушке с выхваченным из-под подушки пистолетом, который она сжимала так, что побелели костяшки пальцев. Ни о чем не думая и ничего не решая, а только желая избавиться от дикого, непрекращающегося, назойливого звона, она щелкнула задвижкой и отступила на шаг от двери.
Дверь медленно отворилась. Мужик лет шестидесяти — в кургузом пиджачишке, пузырящихся на коленках брюках и сношенных штиблетах — двинул в прихожую, «уперев рога в землю» и вмиг заполнив узкое пространство стойким запахом перегара. Он утробно урчал что-то невразумительное, потом взгляд его уперся в Алины коленки; мужик разом поднял всклокоченную голову и произнес озадаченно:
— О-о-о!
Аля узнала соседа, Константина Иваныча, живущего этажом ниже, и только тогда ощутила, что с силой жмет на спусковой крючок. Охваченная страхом, она почему-то не сдвинула флажок предохранителя, и только это спасло загулявшего отца семейства от гибели.
— О-о-о?! — снова повторил Константин Иваныч. Направленный ствол не произвел на него никакого впечатления; он икнул, обвел взглядом прихожую, с полминуты изумленно таращился на полураздетую девушку, снова икнул, выдавил нечленораздельное извинение, кое-как развернулся, уткой покачиваясь, окинул девушку прощальным взглядом, вздохнул горько, ссутулился и, пошатываясь, побрел по ступенькам вниз.
Аля притворила дверь и даже не опустилась — сползла по стенке на пол.
Судорога пробежала по рукам до самых кончиков пальцев. Она-то понимала: ни в чем не повинного выпивоху — не застрелила только чудом! Внутреннее напряжение, что копилось в ней, застилало
Подмосковный городок Чудовск, где она нашла убежище, был тих, покоен и умиротворен. Нет, наверное, были здесь и свои «цезари», и свои «бруты», но ее это не касалось совершенно. Она и вышла-то на неприметной станции как раз потому, что никто бы и не подумал ее здесь искать. Ничто не связывало Алю с этим местом, для нее это был случайный город, точка на том материке, каким является Россия.
Домик, где она сняла комнату, она тоже разыскала по наитию: ей понравился полный желтых осенних цветов палисад, запах антоновских яблок, ходики, уютно стучащие в гостиной комнате… Да и хозяйка, Оксана Петровна, окликнула ее сама, когда Аля почти бесцельно брела по тихой, полной опадающих листьев улочке незнакомого города.
— Ищешь кого-то, девонька? — спросила хозяйка, оторвавших от цветочных клумб, присмотрелась к Алиному лицу, добавила:
— Или бежишь от кого-то?
— От себя, — не задумываясь ответила Аля. Разговорились. Да что разговорились — говорила хозяйка, заметив в девушке и неустроенность, и метания… Предположила измену мужа — Аля опровергать ее не стала. Девушка первая спросила комнату или Оксана Федоровна предложила сама — теперь было не вспомнить, а только у нее Аля и остановилась. В первый вечер она засыпала, напившись чаю с пирогами, а в глазах стояли слезы от тоски по собственному дому и спокойному уюту, и еще всплыла странная фраза, слышанная то ли от Олега Гончарова, то ли от Маэстро: «случайный контакт». Здесь ее не найдут.
Не найдут. Не найдут. Слова стучали, словно поездные колеса на стыках, а ей и снился поезд, несущийся невесть к каким берегам сквозь туманную снежную мглу.
Глава 69
Аля посмотрела в окно. Липкое марево, лишь по недоразумению сохранившее название «зима». И оттепелью назвать эту унылую непогодь трудно… Странно…
Сейчас ей казалось, что лета не было совсем, что зима длится вечно и никогда не кончится. И эта слезливая сырость не кончится ничем хорошим. Девушка вздохнула: везде после такой вот мятой мороси наступает весна и лето, а у нас снова зима.
Дни ее были похожи один на другой, и каждый был мучителен. Сначала, как только она начала жить у Оксаны Петровны, ей казалось, что пройдет неделя-другая и она освободится от своих жутких кошмаров, от всегдашнего теперь страха, и уедет, и что-то предпримет. Но не тут-то было… Аля жила словно в бреду. Осень, сначала яркая и нарядная, скоро превратилась в серую и слякотную непогодь; потом настала зима, погрузившая и этот небольшой дом, и сам город в тихое оцепенение.
Дом Оксаны Петровны: ходики, коврик с лебедями на стене, портреты артистов из журнала «Огонек», вышитые рушники — все это создавало уютную и простую обстановку конца пятидесятых, да и весь этот крохотный, затерянный на заснеженных равнинах страны городок жил словно затаенной, пусть по-своему кропотливой, но тихой жизнью. Комната, что находилась в распоряжении девушки, отдельный вход и кухня — все создавало ощущение уединения и, казалось бы, должно было приносить чувство защищенности, но… тревога росла. И постепенно становилась напряженной и болезненной. Девушку стал пугать любой шум, рев мотора за окном, выхлоп машины, гулкий ночной стук каблуков по заиндевевшей земле, скрип снега под ногами раннего прохожего… Все то, что и составляло обычные звуки маленького городка, казалось Але враждебным, а постепенно и становилось для нее таким.