Время дарить любовь

Самарский Михаил Александрович

Старуха

Вы не знаете нашу старуху? И никогда не слышали о ней? Дарья Семёновна Рюмина – наша историчка. Она самая старшая училка в нашей школе. Ей столько же лет, сколько, наверное, Михайло Ломоносову. Это не учительница, а какой-то монстр. Попробуй у неё на уроке повернись назад. Всё – «неси дневник», и пара обеспечена. Никого не щадит: ни отличников, ни хорошистов. Ей всё побоку. Главное, говорит, чтобы историю знали на отлично. И действительно: у неё предмет вызубрили все. Да она и не успокоится, если кто-то в классе не будет знать её урок. Заживо съест.

Но мне кажется, многие неправы, когда называют её злюкой. Хотя и я вот обозвал её монстром. Если честно, никакой она не

монстр и не злюка. У неё просто лицо строгое: острый нос, морщин, как в луже во время дождя, седые волосы под лентой. И голос с хрипотцой и каким-то скрипом, что ли. Но глаза! Вы бы видели её глаза! Дарья Семёновна, когда говорит нам о… да о ком угодно: хоть о декабристах, хоть о Несторе, хоть об Александре Невском, – поверьте, это уже не исторические личности. Нет-нет. Это её дети. Я серьёзно! Об исторических личностях так не рассказывают. Так можно говорить только о своих родных. Моя бабушка, когда кому-то рассказывает обо мне (я нарочно несколько раз подслушивал), так всё вывернет – хоть стой, хоть падай! Я и послушный, и смышлёный, и помогаю родителям по дому, и книги читаю, и вежливый, как ангелочек. Врёт ведь бабуля моя.

Ой, как врёт. Соседке одно говорит, а меня потом воспитывать начинает: я у неё и лоботряс, и лентяй, и грубиян – кем она меня только не называет. Зато для соседки я – чистый ангел.

Но дед говорит, что сор из избы нельзя выносить. Наверное, она потому и привирает. Вы как думаете? Ну да ладно. Мой рассказ не о бабушке.

Продолжу о Дарье Семёновне. О старухе. Она меня на прошлой неделе из класса выгнала. Мне кажется, я не заслужил такого отношения к себе. Хотя, конечно, палку немного перегнул. Но вроде и не виноват даже. Всё эта Олечка с задней парты. То в спину меня пальцем тычет, то линейкой бьёт, то бумажки в меня кидает. Достала! Ну, я и наехал на неё. Слово грубое сказал. Старуха услышала, стала за неё заступаться.

В общем, отказался я извиняться и был с урока изгнан.

Дурак я. Мало того, что с Олечкой поссорился, так я ещё и стару… Дарье Семёновне нагрубил. Так, выходя из класса, и ляпнул: «У-у-у, старуха».

Куда это годится? Придурок! Стыдно теперь, аж жуть. Нужно было сразу после урока подойти и извиниться. Но не перед Олечкой, а перед Дарьей Семёновной. Глупо как-то вышло. А на следующий её урок я не смог в школу попасть – семейные обстоятельства. В воскресенье ездили к родственникам за город, и родители задержались – на обратной дороге ночью колесо на трассе пробили. В общем, домой вернулись в понедельник под утро. Ну какая там уже школа? Попадали спать, все уставшие.

Я так переживал за тот срыв. Представляете? Подумает, что нарочно не пришёл на урок, чтобы не извиняться. Если бы сразу извинился, она бы поняла, я уверен. Говорю же, это мы так только называем её злюкой, а на самом деле она добрая. И никакая она не старуха. Если и можно сказать, то старушка – мягко, по-доброму. По-есенински…

«Простите меня, пожалуйста, Дарья Семёновна, – мысленно произносил я, идя в школу. – Ради бога, простите. Дурак я. Больше никогда в жизни не буду вам грубить. Буду всегда на ваших уроках вести себя прилично. Честное слово! Простите, а? Дарья Семёновна!»

Я был уверен, что простит меня наша добрая и ласковая старушка. Простит. Стыдно-то как.

Обязательно простит. Переступив порог школы, я вдруг оцепенел: на стене у входа висел большой портрет с чёрной лентой. Это была фотография Дарьи Семёновны Рюминой.

Притворщик

Скажите честно: вы притворялись когда-нибудь спящим, неслышащим, невидящим, непонимающим? Ну, только вот честно, хорошо?

Ладно, даже если вы ответите, что не было такого, я о себе всё равно правду скажу: притворялся – и не раз. Особенно в метро, электричке, трамвае, автобусе, троллейбусе. Иногда так не хочется уступать место,

такой облом – хоть башкой о стекло бейся. Лень, просто лень. А другой раз – спать хочется. Как подумаешь, что стоять тебе до самой своей остановки – и жизнь не в радость. Да и вообще, рыжий я, что ли? Сколько я знаю людей, никто не уступает место. Каждый норовит отвернуться, сделать вид, что это его не касается, что он вообще не понял ничего, не заметил.

Моя бабушка рассказывала, что раньше было проще. Ребята вскакивали при виде пожилого человека, женщины, а иногда даже и девушки. Предлагали присесть. А если те и отказывались, уже не садились – неловко как-то было. А что сейчас? Вы разве не видели? Ну, стоит бабулька или дед. И что с того? Да пофиг! Я такой же пассажир, как и они. Я тоже плачу за проезд, покупаю билет. Почему я должен стоять, если я первым сел в трамвай? Ничего не случится. Пусть постоят, у нас равноправие. Я такой же чел, как и они. Ну и что, что старые? Я тоже когда-нибудь буду старым. Думаете, кто-то мне уступит место? А вот фигушки…

Хотя кто мне может уступить место в автобусе или троллейбусе, если я сам никогда никому не буду уступать? Наши предки ещё что-то делали, помогали старушкам переходить улицу. При всём этом мы кем растём? Вон она стоит, старая, седая, сгорбленная, в проходе, а я ведь не вскакиваю, не тороплюсь уступить. Почему? Мои родственники вели себя иначе, а я вот думаю: встать или нет? А что же будет с нашими детьми? Они не только не уступят место, наверное, ещё и сгонят, если я, например, буду стареньким сидеть. Никто не пожелает терпеть сидящего старика. Скажут: «Пошёл вон!» Блин, ну что она так и жмётся ко мне, эта старуха. Не видит, что ли: у меня глаза закрыты! Я же так старательно не замечаю её. Нет же, наглая бабка всё равно наваливается на меня, стучит рядом своей противной клюкой. Как они надоели! Не успеешь сесть в метро, как вот они – встают рядом и начинают кряхтеть, стонать, а некоторые прямо открыто возмущаются, ну, типа, молодёжь пошла наглая, невоспитанная. Ага, как будто воспитанность только этим и измеряется. Нашли чем упрекать. Я, например, с девчонкой встречаюсь, всегда дарю ей розочку или гвоздику, а она и рада. Это и есть воспитанность, галантность. А что же тут невоспитанного, если я, к примеру, вздремнул в трамвае и не заметил старушку? Понятно, что я притворился. Но вдруг это правда? За что меня винить? Не заметил – и всё… Да ёлы-палы, старуха какая-то действительно нагловатая. Чё она на меня наваливается. Уступить, что ли? Или сейчас она мне на голову залезет. Что это такое? Чего она? Что это с ней?

Бабушка рухнула на пол. Стоявшая позади неё женщина вдруг закричала:

– Мама! Мамочка!!! Что с тобой?

Она упала на колени, нагнулась над старушкой. Затем подняла голову, и наши глаза вдруг встретились. Я почему-то вскочил, но, чтобы выйти, мне пришлось бы перешагнуть через старушку. Я не решился…

Трамвай встал на очередной остановке. Туда же подъехала скорая. Бабушку вынесли на носилках. Один старик протянул дочери визитку и сказал: «Дочка, сообщи, как доехали». Через десять минут, как раз перед моим выходом, старик громко объявил, что наша бывшая пассажирка умерла. Не могу никак уснуть. Может, это я её убил своим притворством и равнодушием?

Прощание славянки

У нас сегодня в школьном дворе целый день играют военные марши. Мы репетируем праздничный концерт ко Дню Победы. Говорят, кто-то из министерства приедет к нам на праздник. Все суетятся, глаза, как у селёдок, какой-то нездоровый ажиотаж. Наконец-то объявили всеобщий перерыв. На втором этаже, вылетая из туалета, мы столкнулись с Фёдором Ильичом.

– Осторожно, ребята, – улыбнулся наш бывший физик. – Вы всё носитесь, как угорелые.

– Извините, Фёдор Ильич! – едва ли не хором закричали мы, а я спросил: – Вы уже выздоровели? Снова нас будете учить?