Время действовать
Шрифт:
— Мегера на лестнице — это моя жена, — сказал Бертцер тем же официальным тоном, что и раньше.
— Весьма сожалею, — ответил я. Но не сказал, о чем именно.
Он кивнул, я получил прощение. Он вздохнул, звучно, тяжело и непроизвольно. Серые глаза глядели устало, плечи ссутулены, углы рта опущены.
— Что вам угодно? — спросил он без всякого интереса. И вздохнул еще раз, глубоко, надсадно, откровенно — будто рыгнул.
Настоящий шведский вздох.
У него десять миллионов, а он разочарован в жизни. Карл Юнас Бертцер увенчал свою жизнь лучшим из того, что ему знакомо,
Шведский вздох.
Я ухмыльнулся. Пора было пришпорить старичка:
— В четверг умер мой друг. Я нашел его в гараже, он там висел. Вот эти списки каким-то образом имеют отношение к его смерти.
Бертцер долго смотрел на меня. В его мрачных глазах что-то проснулось. Ему уже хотелось засыпать меня вопросами, но он был человек осмотрительный. Сначала внимательно просмотрел списки.
Ветер шелестел в листве березы позади меня. Клен шумел как-то нервно, а гордость сада, большой дуб, что-то ворчал.
Карл Юнас Бертцер вздохнул еще раз, но на сей раз чуть более энергично.
— Я полагаю, — сказал он, поднимая на меня взгляд, — что это копии материалов, находящихся в полиции?
— А полиция к этому причастна? — спросил я.
Бертцер поджал губы и изучающе осмотрел меня. Это был оценивающий взгляд и расчетливое молчание человека, ведущего переговоры и продумывающего тактические ходы.
— Если кого-то находят повешенным... — сказал он медленно. — Впрочем, не могли бы мы пойти ко мне в контору и посмотреть на все это в спокойной обстановке?
Он двинулся вдоль оштукатуренной цементной стены цокольного этажа и открыл передо мной дверь. Здесь у него небось обычно входят собаки, замурзанные детишки и неприятные гости, подумал я. И остановился на пороге, онемев от изумления. Мне открылась большая, изысканно обставленная комната, достойная директора-распорядителя. Комната, которая могла бы выдержать сравнение с банковскими дворцами вокруг Хёторьет. Стены были примерно на метр от пола выложены светлыми дубовыми панелями с художественной резьбой. Под потолком проходили толстые балки из орегонской сосны, а широкие окна цокольного этажа были обрамлены щегольскими наличниками.
Снаружи, в саду, пекло солнце. Рюббе носился по лужайке с палкой в зубах. Но сюда не доносилось ни звука. Пуленепробиваемые стекла, что ли, в окнах вставлены?
Карл Юнас Бертцер обошел массивный письменный стол красного дерева и показал жестом, чтобы я садился на какое-нибудь из кресел, обтянутых белой кожей.
— Теперь я работаю дома, — сказал он вяло.
Потом водрузил на нос очки и погрузился в распечатки со списками. И снова шведский вздох — сильный, тяжелый, надсадный..
В своем подвале он был директором. Снаружи хозяйничали его овчарка, дрессированная на полицейский манер, и жена, злая на всех и вся. Дни его величия миновали. И таких, как он, вздыхателей в Швеции полным-полно.
Сижу и жду. Оглядываюсь. Щит, обтянутый фланелью, — прикреплять записки; другой, гладкий белый, — делать заметки; экран для кинопроектора; красивый старинный пюпитр из темной сосны со встроенным компьютером.
— Так, — сказал он, стараясь не проявлять особого интереса.
— Так что там, в этих списках?
Он
— Это зависит от того, о чем спрашивают.
— У меня только один вопрос: как умер Юлиус Боммер?
Он приподнял листок из распечатки и одарил меня хорошо отработанной полуулыбкой.
— Здесь про это ничего нет, — сказал он. — И кто такой Юлиус Боммер?
Я перевел дух. Разве так вот гоняются за убийцами? Я выкарабкался из низкого белого кресла и подошел к столу. Выхватил распечатки из его рук и потопал к двери.
— Одну минуту, — послышалось от стола.
Я остановился и помахал списками.
— Юлиуса Боммера убили, — сказал я. — И я думаю, что имя убийцы имеется в этой пачке.
— Так чего же вы не идете в полицию?
— А вот на это тебе должно быть совершенно наплевать. И если ты еще раз скажешь мне «вы», [45] так я обзову тебя папашей. Папа... Карло!
Он неуверенно улыбнулся.
— Прощай, папочка Карло.
— Погодите, — оказал он.
Я помедлил, не открывая двери.
— Чего ждать-то?
Он встал и обошел вокруг стола.
— Я не имею никакого отношения к вашему другу Боммеру. И не понимаю, почему вы пришли ко мне. Но поскольку ваше дело затрагивает мое бывшее предприятие, я готов помочь, сделать все, что могу... чтобы прояснить все, что можно, насчет Боммера.
45
В Швеции сейчас принято говорить «ты» всем, кроме короля и королевы. «Вы» воспринимается как проявление высокомерия (в крайнем случае старомодности).
Он бережно взялся за распечатки. Я не отпускал их.
— Это же, наверное, копии? — сказал он спокойно. — Вы вполне можете оставить их у меня. Полагаю, что у вас есть оригинал... то есть дискета?
Дискета? Я долго смотрел на него. Он отвечал мне удивленным взглядом.
— Прояснить... — сказал я. — А как?
Мы крепко держались за списки, каждый со своей стороны, но никто еще не уперся каблуками в паркет, чтобы потянуть как следует.
— Мне кажется, тут просматривается... определенная картина. — Он ободряюще улыбнулся мне. — Но не хочу заниматься пустыми спекуляциями.
Я молчал. Он кашлянул. Потом снова вздохнул, но на сей раз как-то подфыркивая.
— Завтра, когда «Сентинел» откроется, я смогу кое-что проверить. Во второй половине дня постараюсь связаться с вами и поделиться той информацией, которую я, возможно, получу.
Картина? Но я не стал ни о чем спрашивать. Это не какой-то там щенок, поступивший на работу в прошлом году. Этот мужик уже поимел свои десять миллионов крон.
— Завтра, — сказал я негромко, — приду сюда тебя навестить. И тогда может случиться одно из двух. Либо тут окажется легавый и начнет выяснять, кто я, черт дери, такой. Тогда ты чист, как свежий снег. Либо ты начнешь делать мне новые предложения. Тогда тут какая-то лажа. И что-то с тобой не так, папочка Карло.