Время действовать
Шрифт:
— Не под силу? — проскрипел я. — А ты не видела троих, улизнувших отсюда?
Она наклонилась надо мной, тщательно промывая мое ухо. Может, она их видела?
— Который час? — спросил я.
— Чуть больше пяти. Ты сказал, что я смогу забрать снимки после пяти. Дверь была открыта. Я постучала. А потом нашла тебя здесь.
Я, должно быть, потерял сознание всего на несколько минут.
— Ты никого не видела на лестнице? Или у дверей на улице?
Она покачала головой.
— Трех парней-то не видела на улице? Может, какая-нибудь машина отъехала?
— Нет, ничего.
Я приподнялся
— Полежи немного, отдохни, — сказала она.
— Пошла ты к черту, — огрызнулся я. — Мы с тобой еще не женаты.
— У тебя наверняка сотрясение мозга, — сердито сказала она.
— Знаю, — отозвался я. — Слышу, как он там дребезжит.
Я все-таки встал и проковылял в кухню. Взял пиво из холодильника и два стакана, потом пришлось усесться.
— Что произошло?
Она пощупала мой нос умелыми и крепкими руками, осмотрела голову, кожу под волосами, нажала на живот. Потом взяла свой стакан и уселась в конце стола. Смерть мне не грозила.
— Да, действительно — что произошло? — сказал я устало. — Двери были приоткрыты, когда я пришел. Я вошел в квартиру. Трое ждали меня. Один держал, а другой избивал. Третий, ирландец, отключил меня насовсем.
Кристина Боммер выпрямилась.
— Ирландец? Как ты определил?
— По слуху.
Она кивнула:
— Юлле любил Ирландию. Он прочел о ней книжку, написанную Юлу. [47] А потом часто туда ездил.
Я зажмурился. Нет, только не ИРА. [48] Только не какой-нибудь крупный международный конфликт. Скорее всего, это совершенно обычная шведская деревенская драка.
47
Юлу — шведский журналист.
48
ИРА — Ирландская республиканская армия, террористическая организация, добивающаяся освобождения Северной Ирландии от власти Великобритании.
— И с кем там в Ирландии он был знаком?
Она улыбнулась.
— Завтра ты будешь выглядеть как привидение. В Ирландии? В основном с радиолюбителями.
Она была медсестра. Наверняка знала, что говорит. Буду как привидение.
— Бьюсь об заклад на сотню, что парень, отключивший меня, был не радиолюбитель, — сказал я.
Мы посидели молча. Мой котелок медленно начинал варить в прежнем режиме. Кто их послал? Девица-самоубийца? Нуккер? Бертцер?
— Ты здесь не в безопасности, — сказала она. — Замки в дверях сломаны.
ИРА? «Сентинел»? «Утренняя газета»?
— Вот черт, — сказал я.
Тот, с ремнем?
— Можешь ночевать у меня, — услышал я ее голос.
Легавые?
— Послушай, можно тебя спросить об одной вещи?
Ну, начинается, подумал я. Хочет пойти в полицию.
— Ты педераст?
Я уставился на нее. Копна белокурых волос была подобрана в узел. Вместо жилета она сегодня надела блузку, но и та столь же соблазнительно обтягивала бодрые сосочки. Я глубоко вздохнул.
— Милая фрекен Боммер. Меня избили до
На большее меня не хватило. Она сидела молча и смотрела на меня — с холодком, но и с любопытством. Медсестра. Ей все равно, каков ты и как себя ведешь, она займется тобой лишь когда ты совсем уж плох. Мое словоизвержение было излишним.
— Нет, — сказал я. — Я не педераст. Но я скажу тебе одну вещь. Я не смог бы с тобой переспать. Ни сейчас, ни в ближайшее время. Хочешь знать, почему? Пойди в коридор, в шкафу найдешь сумку, а в ней конверт.
Только тут я спохватился. Они же могли все забрать.
Но она встала и пошла в коридор, а когда вернулась, в руках у нее были снимки.
Сперва она сидела спокойно, перебирая их один за другим. Я знаю, от какого снимка лицо у нее передернулось. Она заплакала, сперва тихонько, и слезы текли у нее по щекам, а потом бурно, взахлеб, как и надо плакать, когда умирает человек.
Мы ругались, пока занимались уборкой. Мы ругались из-за сломанной двери. Мы ругались из-за пластыря, который мне надо было налепить на лицо. Мы ругались даже из-за ведерка, которое она взяла из уборной. Она хотела поставить его на место. Я хотел его выбросить. На компромисс пойти она отказалась: подарить ведерко Красному Кресту.
— Твоя беда в том, — сказал я, — что у меня есть чувство юмора.
— Твоя беда, — сказала она, — в том, что у тебя нет женщины.
— Они на меня не клюют, — ответил я.
— Знаю, — сказала она. — Я же женщина.
Голова у меня гудела, как от домашнего пива.
Живот бурчал, как от флотского горохового супа.
Когда мы засунули почти все вещи обратно в ящики, подмели все крошки и хлопья, поставили книги на полки, произошел главный взрыв. Она хотела приготовить мне поесть.
— У меня дома ничего нет!
— Пойдем купим.
— В кухне надо как следует убраться!
— Ради рыбных фрикаделек с картошкой?
— Эта кухня построена только лишь для варки кофе!
— Мы все равно не можем пойти поесть ни в одно приличное место. С этим лицом ты выглядишь как придурок.
Мы пошли на компромисс. Итальянский ресторанчик «Родольфино», на углу. Тепловатые макароны, столик на тротуаре. Полбутылки алжирского с примесью выхлопных газов. Царапины от стульев, плетенных из стальной проволоки. Мы сидели друг против друга и дулись.
— Кристина, — сказал я наконец. — Если бы мы встретились как-то по-другому, у нас скоро бы сложились идеальные отношения. Мы бы вежливо здоровались — добрый день, добрый день, прощались — до свидания, до свидания, и расходились в разные стороны. Длилось бы это пять секунд. Пять секунд совершенства, увенчанного счастливым концом.
Она слегка улыбнулась, зная наперед, о чем я хотел ее спросить.
— Чего я хочу от тебя? — сказала она. — Я хочу узнать, как умер мой отец. Думаю, что ты это выяснишь. Думаю, что ты уже сейчас довольно много знаешь. Гораздо больше, чем рассказываешь мне.