Время действовать
Шрифт:
Итак, она согласилась. Она устроила мне встречу с человеком, который, может быть, воплощает смерть и для нее самой. Кармен, озорница с табачной фабрики в Севилье, озорница, смертельно опасная для мужчин.
А теперь, наконец, самое узкое зеленое пятно в Стокгольме, прогулочная дорожка до Роламбсхов. Единственный парк в мире, где можно гулять, не боясь толпы, собачьего дерьма и солнечного удара.
А потом уже Вэстербруплан.
Я поднимался по лестнице к верхней бетонной палубе. Надо мной угрожающе шумел поток машин. Скопившиеся за много зим песок и соль сыпались мне за ворот. Я поднял нос над краем тротуара
Все как обычно.
Девицы на автобусной остановке старались удержать юбки возле коленей, но те то и дело взлетали к шеям. Газеты рвались из рук тех, кто пытался читать. Люди с контактными линзами зажмуривались, люди с зонтиками беспомощно смотрели, как эти зонтики у них в руках выворачиваются наизнанку, а слабонервные, вышедшие на улицу с маленькими собачками, садились на корточки и держали своих любимцев за хвост.
Вэстербруплан — как это возможно?
Помнится, переходя в первый раз, я поставил все на карту и рванулся на красный свет. Какая разница, угадаешь или нет. На этой площади конец скор и милосерден. Машины слетают с моста, как снаряды, они мчатся под уклон, под ветер, их солнце толкает в спину.
В следующий раз я был осторожнее, пошел на зеленый и чуть не оказался под громадным «мерседесом» с какой-то тетей за рулем, что потеряла ориентировку. Я только головой качал, глядя ей вслед.
Увидеть Вэстербруплан и — умереть.
В моей ячейке лежало два конверта.
Первый — большой белый с эмблемой «Утренней газеты». Извещение от гаражной комиссии о том, что мое заявление, поданное два месяца назад, не может быть удовлетворено — я же не состою в штате.
Другой — помятый канцелярский, на котором мое имя красовалось в маленьком квадратике. Внутри лежал формуляр, небрежно заполненный одной из девиц на коммутаторе: г-н Бертцер хотел бы связаться с тобой. Срочно. Оставил три номера.
Карл Юнас Бертцер желает меня видеть. Зачем? Может, у его мегеры кончились лакомства для собачки?
Он же не знает, кто я такой. Я же не назвал своего имени. Я же не давал никакого номера телефона.
Лицо у меня горело, затылок был липким от пота. Я сунул записку с номерами Бертцера в карман и пошел в уборную.
Я ополаскивал лицо водой, когда дверь распахнулась. Я присел и обернулся, готовый обхватить и сломать ногу, которая будет меня пинать.
— Что с тобой? — спросил Тарн.
Он стоял в дверях, глядя на меня покрасневшими и злыми глазами. Волосы висели сальными косицами, побрит он был как бы наполовину.
Я перевел дух и выпрямился.
— Старые воспоминания, — сказал я.
Тарн внимательно смотрел на меня. Он закрыл дверь и грузно оперся на нее, чтобы никто не вошел, а потом вытянул из внутреннего кармана небольшую плоскую бутылку.
— Тебе надо принять лекарство, — сказал он.
Ему оно тоже было необходимо.
Яркая этикетка сообщала, что это — «Докторc спешл». [57] Я запрокинул голову и глотнул как следует.
57
«Докторc спешл» — сорт виски.
— Ху-х, — сказал я.
Тарн кивнул, улыбнулся и тоже хватанул. Только
— В двенадцать ланч с Вильфредом Сандбергом. Он знает все об охранных компаниях.
Я кивнул. Виски бултыхалось в желудке. До ланча было еще два часа.
— Он за нами заедет. Поедим в старом «Цум Винерброт». Ну, ты знаешь — забегаловка, где подают кислую капусту, на Понтоньергатан. Это он так решил.
— Ладно.
Мне надо было спуститься в архив, мне надо было найти угол в «Утренней газете», откуда бы я мог спокойно позвонить. И мне нужно было найти Зверя.
Нас вез Янне.
— Откройте окна и проветрите! — заорал он. — А то мне влетит, если попадемся в облаву — за пассивный алкоголизм!
— Понимаешь, нам надо выпивать, — сказал я. — У нас же нет акций.
Плоская бутылка Тарна давно была брошена в одну из бумажных корзин «Утренней газеты». Маленькие бутылки долго не живут. Во всяком случае, в сфере, формирующей общественное мнение.
Вильфред Сандберг стоял перед австрийским ресторанчиком.
Здоровый, мускулистый мужик лет на шестьдесят. Молодился — надел просторную твидовую куртку и бабочку, какую носят художники. Но руки, смахивающие на лопаты, да опущенные углы рта придавали ему вид такого человека, каким он и был: полицейского, ставшего директором-распорядителем.
Янне затормозил большой форд. Тарн неуклюже выбрался из машины, мне удалось вылезти вслед за ним, не треснувшись ни обо что головой.
Вильфред Сандберг поздоровался с нами, профессионально принюхиваясь. Ну ясно, алкоголь.
— Войдем, пожалуй, внутрь, — сказал он поставленно ровным голосом. Ростом он был на полголовы выше меня и путь нам прокладывал, выставив вперед подбородок.
Кабак располагался в полуподвале, где раньше находился склад. Я как-то раньше бывал тут — ресторан крестьянско-тирольского стиля. Тележные колеса под потолком, полки, уставленные начищенными медными котелками, деревянные поварешки на столах. Единственно, чего не хватало, так это официантов, которые бы пели с горловыми переливами.
При входе обычный шведский вестибюль, обитый фанерой и ДСП, с дверями, открывающимися не в ту сторону. Дальше — обычный шведский метрдотель, который приходит в движение лишь тогда, когда видит что-то ему неугодное.
— Кого я вижу, уж не господина ли редактора Тарнандера? — кисло поздоровался он.
Тарн удивленно взглянул на стоявшего перед ним жирного мужчину в длинном метрдотельском одеянии.
— Вы не помните меня, господин редактор? — настаивал занудный голос. — После заседания в Клубе публицистов вы в «Черном ангеле» учинили скандал... и... да вы вроде и сегодня уже сделали почин?
Он приподнялся на цыпочки, принюхиваясь.
Сидевшие за ближайшими столами начали поворачиваться к нам.
Тарн стоял перед жирным метрдотелем бледный, ничего не говоря. Я уже повернулся, чтобы уйти, но тут меня оттеснили.
Вильфред Сандберг, чуть наклонившись над метрдотелем, взял его не торопясь за лацкан двумя пальцами. А другую руку сжал в кулак и поднес его коротышке под нос.
— Ну, ты, — глухо проворчал он, — понюхай лучше вот это.
Потом развернул метрдотеля и подтолкнул в сторону кухни. На мгновение мне даже показалось, что он вот-вот хлопнет его по заду.