Время горящей спички (сборник)
Шрифт:
— Обычного времени, то года три, а Божеского, может, и секунды не пролежал. Ты мне вот что разверни в виде тезисов. Что такое демократия для России?
— Это свиное рыло, которое залезло в русский огород, жрет в нем и гадит на него. Еще развернуть?
— Сделай одолжение.
— Это троянский конь, введенный в Россию.
— А что в нем?
— Ненависть к русским.
— Ладно-ть, — одобрительно выразился Иван Иваныч. — Проверку ты считай что прошел. Тобе пакет. — Он достал из-под изголовья листок бумаги. — Прочти сейчас, при мне, а я
В записке, написанной от руки, значилось:
«Итог один — хозяева от нас ждали не тех выводов, которые я представил. Они недовольны (не тех набрал), уверен — дни мои сочтены, меня отсюда не выпустят. Все наши выводы по всем направлениям едины в главном: без Бога все обречено, без Него — гибель. Желудок и голова не заменят сердце, наука не спасет душу. А что они хотели? Без Бога пробовали жить обезьяны, большевики, коммунисты, пробуют демократы, все будет без толку…»
— Запись не кончена и не очень понятна, — сказал я.
— Дай сюда, — Иван Иваныч взял записку и сжег ее на пламени свечи. — Чего тебе в ней непонятного? Мы, русские, с одной стороны, плывем со всеми по течению и одновременно против течения.
Он качнулся туловищем ко мне, как бы готовясь говорить, но вернулся Аркаша. При нем Иван Иванович сменил темы общения. Мы поговорили о погоде (что-то стала часто меняться, да и чего от нее ждать, если люди все извертелись — в погоде, что в народе, что теперешнее глобальное потепление не только от выбросов заводов и фабрик, но и от всякой похабщины в телеящике), о ценах на мировую нефть, о Шаляпине (обидно, что частушки не любил, они были народной гласностью, не понял этого Феодор Иоаннович, вятский уроженец), еще о том поалялякали, что выражение «прошел огонь, и воду, и медные трубы» не имеет отношения к людям, а только к изготовлению самогона, тут сильно оживился Аркаша, еще о чем-то, и встреча закончилась.
Уходим
На улице я начал вести дознание:
— Итак, ты местный. Местный, значит, был тут раньше этого высокого собрания.
— Именно так! — восторженно крикнул Аркаша. — Высокого. Когда они появились, я подходить боялся.
— А кого они поминали?
Аркаша остановился:
— Вот которого похоронили, он их возглавлял. Они вырабатывали какую-то программу по всем статьям. Они мозгачи, башки огроменные. Что этого вояку взять или этого Ильича лысого. Тот же Ахрипов. Они единицы с ба-альшими нулями.
— Ты сообразил их споить.
— Не спаивал, а утешал. Они не сопротивлялись. А тоже, ты и сам представь — работа не идет, с довольствия сняли. Тут начнешь керосинить. Первый раз они засадили на кладбище, когда твоего предшественника закапывали. Страдали, что без отпевания. Хотя Алешка чего-то по своим книжкам читал. Я шел мимо с пятилитровкой.
— То есть подскочил, как Тимур и его команда, и втравил в пьянку. Аркаш, ты самый настоящий бес.
— Так получается, — согласился он.
— И еще хочешь у меня жить.
— Не в тебе же. — И пообещал: — Я пить буду,
— Изыди! — вспомнил я заклинание.
— Как пионер, всегда готов. Но куда?
Белые снега около дома походили на полотно художника, которое раскрашивали во время санитарных выскакиваний цветными пятнами, от желтого до красно-коричневого.
— Не хочется мне в дом, — вздохнул я. — А ночевать надо. Утром уеду.
— Ты что, не вздумай. Мы только с тобой воспрянули. Они пить перестанут. Отучим. А с тобой потихоньку будем для ради здоровья. Я им! Как приучил, так и отучу. Хоть они и профессора всякие, а я верх держу.
— У тебя баня есть?
— Все будет! Я тут решил, что у тебя жить буду. Пусть и Юля. Хозяйка же нужна. А им вели отчитаться за прошлое. Они мно-ого намолотили. Каждый по своей программе. Когда после его смерти они загудели, я часа два бумаги на чердак таскал, чуть не надорвался.
Опять в доме
В дом я все-таки вошел. И жизнерадостно сказал этим программистам:
— Волоките ваши свершения, начну проверять.
— Так сразу? — испуганно закричали они.
Из кухни возникла румяная кудрявая Юля, сказала, что, как ни сопротивлялась, эти сожрали весь борщ и теперь их, сытых, не напоить. От Юли явно пахло сигаретным дымом.
— Хороша Юленька? Все сама стараюсь, беззатратная. Я для тебя выгодная. Экономический класс. Из репертуара сестрички: «Аля-ку-ку, лови момент, пока доступен абонент. Ты хочешь допинг? Скорей на шопинг». — И опять исчезла.
Подскочил Вася и подобострастно сообщил:
— Погода на месяц вперед определяется на четвертый-пятый день новолуния. Но это-то все знают. Как вы думаете?
— Нет, я не знал.
— Не может быть! — Он расцвел от счастья, взревел: — Гаудеамус и-ги-тур…
— Не эту! — перебил композитор и завел свою: «За честь Отчизны я жизнь отдам, не дам в России гулять врагам! За честь Отчизны я постою. В ученье трудно, легко в бою!» Маршируйте! — Помолчал и сообщил: — Мы спились, но не спились, и еще не спелись.
— Эх! — крикнул оборонщик. — Святым бы кулаком, да по харе бы по поганой!
— Рано, рано! — закричали ему.
— Ох, пора бы! — прорезался социолог Ахрипов. — Разве не факт, что министр культуры, не разрушающий культуру, демократам неугоден. И как их назвать?
Людмила поднялась из-за стола, приняла ораторскую позу:
— Русский язык не отдам никому, русский язык прекрасен! Я русский выучу только за то, что на нем разговаривал глухонемой Герасим! А вот мое, подпевайте: «Мы лежим с тобой в маленьком гробике…»
Но подпеть не получилось, слов не знали. Поэт, неизвестно, встававший ли, евший ли, пивший ли, сообщил:
Жена грозит разводом, опять напился зять, Ну как с таким народом Россию подымать?