Время горящей спички (сборник)

Крупин Владимир Николаевич

— И вам неинтересно, откуда мы тут взялись, такие умные?

— Догадываюсь. Я тут третьи сутки.

— Тут вы первые минуты, — резонно заметил Николай Иванович.

— А общество умников в селе?

— Это привезенные сюда прославленные научные мозги. Но не оправдали надежд. Правда, и мы в девяностых были не на уровне. Прямо сказать, растерялись: уж очень легко как-то все само ехало. Демократия вкатилась в Россию как в сказке, но без подкладки теории. Ее-то и предлагалось им создать. А не опровергать. Да ведь вот и вы — противник демократии, но живет же как-то

Америка.

— Именно как-то. Демократию держит дубинкой и долларом. Но сколько еще протянут? Дебилизируют народ, заставляют, например, верить, что дерьмо художника — это искусство. — Я пожал плечами и замолчал. Чего говорить известное?

— А вам неинтересно знать, чем мы здесь занимаемся?

— Естественно, строите планы спасения России. Или ее умерщвления?

— Что вы, коллега, мы на такой фашизм не способны. Мы были тогда в плену обычных представлений о государственной машине: экономика, политика, оборона, культура, демография. То есть вроде все учли. А не стартануло, не взлетело. Почему такая обескрыленность?

— То есть умники не ответили на ваши вопросы?

— Да, мы платили, заказывали музыку, но где отклик? Мы поступали с ними как коммунисты, они тоже вывозили мыслителей в закрытые территории, давали все условия для трудов. — Мужчина развел руками: — Но воз и ныне там. Посему, когда мы прочли какие-то ваши работы, остановились на вашей кандидатуре. Так что помогите сию теодицею розжувати.

Темнело, поэтому я решил не церемониться. Мне же еще предстоит марш-бросок по темному лесу и лунному полю.

Надо уходить

— Николай Иванович, все, что вы процитировали, так сказать, из меня, все это легко прочесть в Священном Писании. Оно сейчас настолько доступно, что неприлично не знать его. Даже и последние безбожники, атеисты, циники, кто угодно увидели, что Советский Союз развалился оттого, что уронили экономику, ослабили армию и вконец изоврались, что партия, что комсомол. А Россия жива. Благодаря Богу. Церковь выстояла, вот и все. И других секретов живучести России не будет. Чего тут разжевывать? На месте Иудейской пустыни была земля, «текущая млеком и медом», но Господь «преложил ее в сланость от злобы живущих на ней».

Встал с кресла. Нелепо выглядел я в своей телогрейке и валенках медвежьего размера на фоне ковров, паркета, камина.

— А ужин? — любезно спросил Николай Иванович.

— И ваш вопрос, какое вино я предпочитаю в это время дня?

— Нет-нет, тут не литература. Конечно, вернетесь в село. Пожалуйста. Но проведите ночь по-человечески. Да, сермяжна Русь, но иногда хочется немного Европы. То есть здесь все в вашем распоряжении. Но помните, вы здесь благодаря нам. Вас сюда завлекли в самом прямом смысле. Для вашей же… пользы. Нет, не пользы, это грубо, скорее для помощи в реализации ваших страданий по России.

— Как? — Я даже возмутился. — Я занял в этом селе дом. Тут эти интеллектулы.

Здесь он взял снисходительный тон:

— Так кто же вам присоветовал ехать в сию благословенную глушь, а?

Я поневоле вспомнил, что на адресе именно этого

дома сильно настаивал мой недавний знакомый. Уж такой весь из себя патриот. Да-да, он прямо висел над ухом. Добился же своего, дрогнул же я перед словами: Север, исконная Русь, лесные дороги, корабельные сосны, родники.

— Да, вспомнил вашего агента, — признался я. — Подловили. Но, думаю, вы поняли, что я бесполезен.

— Решать это не вам. Да! Наш старец вас хотел видеть. Он благословил меня — я правильно выражаюсь? — благословил меня пригласить вас к нему.

— К старцу? Отлично! Страшусь старцев, но куда без них?

— Почему страшитесь?

— Насквозь видят.

— Наш очень демократичен.

— То есть не видит насквозь? Но если еще и старец демократичен! Не пойду. Лучше прямо сейчас примем с вами по грамульке. У вас же все есть. Но! Среда сегодня или пятница?

— У нас свой календарь, — хладнокровно отвечал Николай Иванович. — Что хотите, то и будет. Можем и ночь отодвинуть, и время года сменить. Продемонстратировать? — Николай Иванович изволил улыбнуться. — Это у нас такой преподаватель был, семинары вел по спецкурсу. Объявлял: «Демонстратирую», — и шел к демонстрационному столу. Еще он говорил: «У меня интуиция». А дело знал. Достоконально. Иноструанцы его уважали.

Появилась Вика, несущая обнаженными руками круглый поднос. Опуская его на черный круглый столик, произнесла:

— Аперитив. — И спросила меня, назвав по имени-отчеству: — Пойдете в сауну или примете ванну в номере? Николай Иваныч, за компанию? Вы же гурман еще тот. — Она подняла бокал: — Я не официантка, мне позволено. Прозит! А их, как говорит сестричка, чтоб кумарило, колбасило и плющило!

— Кого?

— Наших же общих врагов.

— Спасибо, Вика. Уже полдня трезвею. И ванну мне заменит и умножит баня. Мой камердинер Аркадио топит баню в моем поместье.

— Но это же где-то там. Только какая же я Вика, я Лора.

Я долго в нее вглядывался. Как же это не Вика? Может, Юля переоделась? Тоже полная схожесть.

— Вы что, почкованием размножаетесь?

— Это я объясню, — мягко вмешался Николай Иванович. — Было три близняшки. Для вывода, далеко не нового, о том, что на человека более влияет среда, нежели наследственность, мы поместили малышек в разные обстоятельства. Первая, ваша сельская знакомица Юля, выросла грубоватой, курящей, пьющей, Вика простенькая, веселая, как идеальная нетребовательная жена. Лора, пред вами, образованна, умна, холодна. Но, думаю, что все настраиваемы на определенную волну. Понимаете, да?

— Не совсем.

— А как иначе, — объяснила Лора. — Еще Гоголь сказал: баба что мешок — что положат, то и несет.

— Умница, — похвалил ее Николай Иванович.

— Да и сестрички мои тоже далеко не дуры, — заметила Лора и спросила меня: — А халат какого цвета вам подать?

— Арестантский. — Это я так пошутил.

— Ну-к что ж, — Николай Иванович дал понять, что время бежит. — Не будем драматизировать, но все-таки, все-таки пока к старцу! — и скомандовал: — Лора, проводите. До скорой встречи.