Время горящей спички (сборник)
Шрифт:
— Священника приглашали? Откуда? — Я почему-то вспомнил «старца».
— Нет, Алеша окроплял.
Смущенный Алеша поднялся:
— Может, это самочиние у меня, самоуправство, ревность не по разуму? Но результаты подтверждаю.
— Молодец. Садитесь. Следующий по кругу. — Встал музыкант Георгий. Я удивился: — Что, и музыка без Бога ни до порога?
— Она у меня в увлечениях, — разъяснил Георгий. — А так моя тема — сопоставление монархии и демократии. Вот квинтэссенции: выборная власть людей разоряет, ссорит, притупляет чувство ответственности за страну. Курс на благосостояние ведет к деньгам, от них к гордыне.
— Гера, это ликбез, — перебили его.
Встал и Ахрипов:
— Социальные вопросы. Да ведь и у меня ликбез, потому что ни семьи, ни школы, ни заботы о стариках без веры в Бога быть не может. То есть может, но и школа будет растить англоязычных «фурсированных» егээроботов, и семьи будут распадаться, и старики будут несчастны. Болезни превращаются в средство наживы недобросовестных врачей. А недобросовестны те, кто живет без голоса Божьего в душе. Понимание того, что болезнь — это следствие греха, должно войти в сознание людей. Перенесение болезни без ропота — начало выработки терпения… Так что и я ничего нового сказать не могу. Но они ждали, что я буду оправдывать аборты, эвтаназию, телегонию, прости, Господи.
Он сел. Вскочил лысый Ильич:
— Для начала не удержусь, сообщу, что передовые либералы и демократы начали именно так называть дочерей: Эвтаназия, Телегония, Себоррея. Уже в детском саду воспитательница Аэробика Фитнес водит с ними хороводы и учит петь: «Как у нас нонче субботея, как у нас нонче диарея…»
— Ты о деле давай, — перебили его.
Лысый Ильич поморщился:
— Да ведь не знаешь, что интереснее. У меня, — он листал блокнот, — о социальных сдвигах и катаклизмах. Это наказания Божии. Более того, я писал в выводах, что как Атилла для Европы в первом тысячелетии, так и масоны со своими воспитанниками-большевиками для России были бичом Божиим за вероотступничество. Но что эти же события высвечивали и величие Божие. Явилось миру созвездие новомучеников начала двадцатого века. На одном Бутовском полигоне упокоилось более трехсот страдальцев, причисленных к лику святых.
Все перекрестились. Ильич продолжил:
— Позвольте позволить сообщение для улыбки. Исследование обезбоженного сожительства супругов. Коротко: кошку год корми — за день забудет, а собаку день корми — год будет помнить. Кошка в доме, собака во дворе. И идущее из глубины веков выражение о женщине: ребро Адама — кость упряма. Главное дело жены — загнать мужа в гроб, а потом говорить, что он был всех лучше. Если мужа жена не лелеяла, то открыл он закон Менделеева.
— Некогда уже комиковать. Да и не закон — систему. Садись, Ильич.
Ильич сверился по своему блокноту:
— Еще же о торговле при демократии. Только резюме: товары и продукты питания становятся все хуже и хуже и все дороже и дороже.
В тишине было слышно, как прогудела досрочно проснувшаяся муха.
— Шеф, — заговорил Иван Иваныч, — надо снять из твоего дома всю, к хренам собачьим, электронику.
— Так-то оно бы и так, — я стал рассуждать вслух. — Но ведь это тут же заметят,
— Ну? — сурово вопросил Иван Иваныч. — Вас спрашивают, отвечайте! Меченые? Думаю, да, — сказал он. — Пить надо меньше. Вас подловили на пьянке и прочипили. Сделали с вами, как со всеми будут делать: вначале прикормили, как цыплят: цып-цып-цып, потом: чип-чип-чип. Точно так же будет. Прикормят, особенно молодежь, она сама побежит за печатью. Но это пока не печать антихриста, ибо ее принимать надо добровольно. А вы до этого не пали.
— Да если так, я эту печать с мясом вырежу! — взревел оборонщик.
— Будем рассуждать далее, — продолжил я. — Вас надо отсюда вывести и вывезти. Соберите мне паспорта. — Я вдруг заметил, что все они как-то виновато сникли. — Что, и паспортов нет? Ой-ой-ей. Передо мной беспаспортные яйцеголовые бомжи с залежами ума и глыбами интеллекта. И куда вас? Георгий, Василий, Георгий-старший, сейчас же в избу Аркаши, пока он на свадьбе. Обыскать. Думаю, именно он ваши паспорта выкрал. Догадка. Но надо ее проверить.
Мужчины, на ходу застегиваясь, вышли. Встал Ахрипов:
— Два слова: враги России не уйдут от пословицы: «жадность фраера сгубила», укусят себя за хвост. Деньги для них выше нравственности и религии. Демократы-силовики говорили: дайте нам денег — справимся с преступностью. Дали денег — преступность увеличилась.
— Хорошо, хорошо, — прервал я, — и это ясно. Как говорится в анекдоте про арабо-израильский конфликт: «Они уже здесь». Главный вывод: Россия, как сейчас и мы с вами, взята за горло и извне, и изнутри. Чему удивляться — плоть противится духу, мир противится православию. А у евреев, кстати, надо учиться, они раньше нашего были богоизбраны. Но не надо повторять их ошибки — рваться к деньгам и к власти. Рвутся столько веков, а каков результат? Постоянно несчастны. Вы видели хоть одного счастливого еврея? Два народа в мире: мы и евреи, остальные — прикладное. Евреи показали, как не надо жить, нам надо показать, как надо жить, и жить как надо.
— Только два народа? Услышали бы тебя китайцы.
— Китайцы — гениальные копиисты. Дойдут до Крещатика — и что? И сразу в Днепр.
— Сеющий в плоть пожнет от нее тление, а сеющий в дух пожнет жизнь вечную. — Это, встав, торопливо произнес Алеша.
— Это утешает, — поблагодарил я. — Но вечную жизнь надо заслужить в жизни земной. — Я вздохнул, обвел всех взглядом, посмотрел на передний угол. — Наша задача — донести до людей простейшую мысль: если Россия не омоется слезами смирения, ей придется омываться кровью. И это не страшно, но лучше до этого не доводить. А смирение — это сила сильнейшая всех сил.
Глядели на меня мои новые братья по-разному, кто даже и глаза отводил, кто глядел виновато, кто смело и открыто, кто понурился. Но, подумал я, других пока не будет, это наше нынешнее воинство. Это русские люди, овцы стада Христова. Душу Господь положил за своих овец. Я выпрямился и объявил: — Заканчиваем военный совет. Живем спокойно, без паники, с молитвой. Готовимся к прорыву блокады, к выходу на Большую землю. Сухари, хлеб, теплую одежду. Час на сборы.
— Постойте, — напряженно и порывисто сказал Алеша, — мне надо сказать. Обязательно. Как-то вдохновить. Вот… — Видно было, он волнуется. — Мы обречены.