Время и комната
Шрифт:
Эдна Грубер (выйдя из роли). Нет. Нет-нет-нет. Я не могу этого играть. Совершенно исключено. Я не могу появиться в этой пьесе. Играть женщину, которая защищает эксперименты над животными — или, во всяком случае, не осуждает их? Такую женщину я не буду играть. Я не могу убеждать зрителей в том, о чем я тут должна говорить.
Карл Йозеф. Но сударыня, вы же знали пьесу до того, как дали согласие в ней играть.
Эдна Грубер. Ну и что? Сейчас с моих глаз как будто бы пелена спала: гигантские жабы. Вы вообще
Карл Йозеф. Сыграйте это критически. Выразите свою точку зрения. Или как это теперь говорят?
Эдна Грубер. Я никогда не играю «критически»! Не говоря уже о том, что я должна быть сентиментальна в этой роли. Это же понятно. Ничего не останется от этой Сони, если я не стану ее плотью и кровью. А вам это безразлично, да? Клонирование лягушек?
Карл Йозеф. О Господи, это же бульварная пьеска. Не надо принимать все это так близко к сердцу.
Эдна Грубер. Вы чудовище. Вы деградировали. Окончательно деградировали.
Фолькер. Но Эдна, речь в самом деле идет лишь о самых обыкновенных лягушках.
Эдна Грубер. Всего лишь?! Разве лягушки — не живые существа?
Макс. Иногда в них прячутся прекрасные королевны.
Карл Йозеф. Для этого, как вы помните, их надо сначала ударить о стену. В конце концов, это тоже эксперимент над животным. Шмяк мерзкого лягушонка о камень, а оттуда — молодая красавица. Или красавец.
Эдна Грубер. В сказках! В сказках!.. О Боже! Что за жестокость!
Карл Йозеф. Но ведь мы и играем пьесу как своего рода современную сказку.
Эдна Грубер. Вы, Брюкнер, выводили гигантских лягушек. Это не сказка. Это генная инженерия. Так это называется. Нет ничего более мерзкого.
Карл Йозеф. Вы уверены? Я как раз читал о том, что мы были бы совершенно безоружны против злокачественных вирусов без генно-технологической защиты.
Эдна Грубер. Откуда же тогда берутся опасные вирусы? Они с помощью этой технологии искусственно произведены на свет. Это же правда.
Карл Йозеф. В самом деле? Да, конечно, современная наука граничит подчас с областями, уводящими в чистую фантастику.
Эдна Грубер. С жестокостью, гнусностью — с варварством она граничит.
Карл Йозеф. Ну хорошо. Тогда оставим эту тему и разойдемся по домам.
Эдна Грубер. Современный человек слишком испорчен. Он скоро вымрет, если не очистит свой дух до основания, до корня. Разве человеческая душа сегодня — арена высшего разума? Нет, она давно уже смердит. Норея, дочь Адама и Евы{53}, потребовала, чтоб ее взяли в Ноев Ковчег. Ей отказали, и тогда, подув на ковчег, она испепелила его. Одним своим чистым дыханием! И тогда Ной вынужден был соорудить новый ковчег и взять с собой много больше животных. И лягушек тоже! И растения, ибо растения — самые светоносные созданья на земле. Прежде всего огурцы, дыни и пшеница. Поэтому Норею и называют повитухой рода человеческого. Так и быть. Я играю. И буду сама в фойе после каждого спектакля собирать деньги на спасение животных.
Фолькер. Можем мы продолжить?
Эдна Грубер. «Разве негодяи и мошенники не могут питать нежные чувства к своему собственному ребенку?»
Макс (про себя). Я люблю ее. Я люблю ее.
Затемнение.
Акт второй
На заднем плане дверь в студию с красной лампочкой: «Внимание! Идет передача!». Перед монитором сидит Лена. К ней подходит м о — лоденькая редакторша, смотрит вместе с ней на экран.
Редакторша. Видите? Он в стельку пьян… Дрянь эдакая. А я расхлебывай эту гадость. Я ведь дала маху. Счастье, что они быстро отводят от него камеру. Но он все равно без конца влезает в разговор.
Лена. Но он же говорит чистую правду! Он прав. Он доказательнее всех. Почему его не пускают в кадр?
Редакторша. Надо же, чтобы я так влипла! Я тут совсем новенькая. Я, собственно, хотела пригласить режиссера Акселя Штайнберга, вот кого я хотела. А этого идиота зовут Максимиллиан Штайнберг.
Лена. Я знаю. Я живу с ним.
Редакторша. Что? Ну, поздравляю. Почему же тогда вы его не отговорили? Его же нельзя в таком состоянии выпускать перед камерой! Да, заварили вы мне кашу! Так! Стоп. Они прервались. Вот будет скандал. Я этого не переживу, я знаю, они будут меня линчевать…
Уходит. Лампочка над дверью гаснет. Входит Макс.
Макс. Ну? Каково? Ты всё видела?
Лена. Ты был бесподобен.
Макс. Да. Уж я постарался. У меня, наверное, лицо все еще горит.
Лена. Это была битва, ну, прямо резня.
Макс. Я хорошенько нагрузился, знаешь ли. Сильно волновался перед этим. Кое-что мне не совсем удалось, ну, вот, например, это: «Сегодня среди актеров Наполеона больше нет…»..
Лена. Ты был великолепен. Я люблю тебя.
Макс. Но что это происходит? Эти призраки проходят мимо меня, не прощаясь. Эй! До свидания!
Лена. Прошу тебя, оставь!
Макс. Эй! Зенкер, Ханс! Ты что, не узнаешь меня? Только что были рядом, плечом к плечу, на этих дьявольских скачках… Вперед, друг! В атаку!.. А, покойники, провалитесь в преисподнюю, чертово отродье!.. Пойдём, Лена, пойдём. (Орет, оборачиваясь назад.) Реалист паршивый! (Медленно идут вперед.) Убежден, что я мужественно дрался. Отлично подал свои куски, насколько это позволяло время. Заставил тупиц замолчать, там, где было нужно. Я не чувствую, что я потерпел поражение. На сей раз нет, моя дорогая.