Время истинной ночи
Шрифт:
Дэмьен безмолвствовал. Он чувствовал, что у него дрожат руки — от обиды, от ярости. От вероломного предательства. Мечта сбывалась столь прекрасно и безупречно… Так что же навело на нее порчу? Что или кто?
— Послушайте меня, — резко сказал Охотник. — Я не знаю, каким образом связаны между собой все эти факты, но связаны они несомненно. На этот счет нет никаких сомнений. И тот или то, кто или что несет ответственность за все происходящее, явно не стремится выставлять себя напоказ, это мы знаем тоже.
Дэмьен заставил себя посмотреть на карту.
— Так вы полагаете, юг?
Таррант взглянул на Хессет, она кивнула:
— Самое вероятное.
Дэмьен сделал глубокий вдох, попытался унять дрожь в руках.
— Нам нужны дополнительные сведения. Это прежде всего.
— Послушайте. — Таррант усилил свои слова земной Фэа, и они начали впечатываться в мозг Дэмьена подобно огненным письменам. — Не говорите ни с кем! Ни с кем! Вы меня поняли? Наш враг хитер, а его стратегия основана на многовековой практике. Даже вполне благонамеренные мужчины и женщины могут служить его целям, сами не подозревая об этом. И разве не с этим сталкиваемся мы здесь? Благие намерения, поставленные на службу недоброй цели! — Он встал, темный шелк заструился у него по бедрам. — В краю ракхов я позволил себе ослабить свою защиту — лишь один раз и менее чем на секунду — и в результате на восемь дней погрузился в геенну огненную. Наш враг хитер, Райс, потому-то он так и опасен. Не будь он так опасен, неужели здешние люди с ним не справились бы? Или, по меньшей мере, не признали бы самого его существования?
— Он должен знать о нашем прибытии, — пробормотал священник. Образ прикованного ребенка все еще витал перед его мысленным взором. — И если его влияние столь всеохватно, как вы утверждаете…
— Тем больше у нас причин действовать без промедления, — согласился Таррант. — Поскольку нам неизвестно, насколько далеко простирается его могущество или сколько людей находятся у него во власти. Мы должны выступить как можно скорее.
Он подошел к двери, осторожно огибая разложенные по полу карты. Перед уходом он обернулся и вновь посмотрел на Дэмьена — и что-то в гримасе священника явно не понравилось посвященному, потому что глаза его прищурились.
— В этих городах я совершил восемь убийств, — сообщил он. Его ноздри раздувались, словно он чувствовал и сейчас запах, которым сопровождались эти убийства. — Восемь женщин. И каждый раз идолы допускали меня к жертве, никак не отреагировав. Вспомните об этом, если вас одолеют сомнения. Если Мерсия вновь покажется вам земным раем. Задайте себе вопрос: что это за сила, готовая беспрепятственно допустить Охотника к его жертве?
И с этими словами он стремительно вышел из комнаты. Даже не остановившись, чтобы вызвать Затемнение, но просто закутавшись в Фэа, как в тогу, и став тем самым незримым. Дэмьену внезапно захотелось запустить в него чем-нибудь, но ничего подходящего под рукой не нашлось, лишь здешний скарб: слишком драгоценный и к тому же принадлежащий не ему, а хозяину. В конце концов он увидел торчащие из-под кушетки башмаки, которые снял накануне. Схватил один и запустил им в дверь. Со всей силы. Изрядно грохнув, башмак упал на пол. Дэмьен дал выход малой толике своего гнева. Но только самой малой толике.
— Из-за того, что он убил этих женщин? — поинтересовалась Хессет. — Или из-за того, что он рассказал нам об этом?
— Ни то и ни другое.
Дэмьен присел на край дивана, потер виски; он чувствовал, как пульсирует кровь под кончиками пальцев.
— Потому что он прав, — хриплым шепотом признался он. — Черт бы его побрал. Потому что он прав относительно всего этого.
11
Наступила полночь. Истинная полночь, когда силы заката и рассвета приходят в полное равновесие. Холодная воздушная волна шла навстречу теплой воздушной волне; линия столкновения пролегала как раз в районе Пяти Городов.
Домина сияла над головой, Каска была на востоке, Прима уже закатилась за западный горизонт. В согласии с комплексной математической
Верхнее течение в просторах неба всю ночь стремилось на восток. Сейчас оно стихло, готовясь повернуть на запад.
Вода конденсировалась в тучах, превращаясь из пара в капли влаги.
Невидимый и не воспринимаемый никакими чувствами Ангел Вины тихо плыл среди слабых потоков.
Ветер начал меняться.
…И сила излилась на землю, сила, порожденная не лунным светом, не землетрясениями, не приливами и отливами моря, но сочетанием всех этих стихий — и целой тысячей, и миллионом других… Сила, присущая планете Эрна, как присущи ей приливы и отливы, смена времен года, чередование дня и ночи. Сила, яркими полосами исчертившая континент, разноцветными силовыми линиями связующая город с городом, кафедральный собор с кафедральным собором…
Мать с Матерью…
Далеко на севере, где ожидают своего часа Учителя, некий разум сумел прикоснуться к хрупким нитям. Разноцветная паутина дрожала от напряжения, пока сообщение принималось, читалось, анализировалось и продумывалось.
Прилив и отлив поменялись местами. Сила волнами прокатилась по континенту, включая в себя полный спектр света.
Разум вновь сумел прикоснуться к паутине. И вновь его сообщение было принято.
Но вот чудесное мгновение миновало. Луны вышли из гармонического противостояния. Ветер задул в одну сторону. Рассвет начал теснить закат, с неба полил дождь. Верхнее течение в стратосфере устремилось на запад, чтобы удержать это направление до рассвета.
Сила рассеялась так же стремительно, как и излилась, так что от нее не осталось и следа. И какое бы сообщение она ни несла, оно тоже рассеялось в ночи, было теперь поглощено и стерто тенями забвения. Но не раньше, чем достигло адресата. Не раньше, чем его смысл оказался истолкован.
— Я поняла, — прошептала Мать города Мерсия. — Да. Я все в точности поняла. — И пообещала: — С утра я первым делом позабочусь о них.
12
Дэмьен не мог заставить себя открыть капитану Рошке истину. Не мог заставить себя лишить этого новообращенного его веры, такой пока еще хрупкой, взамен взвалив ему на плечи ношу своего неприятия. Да и с какой стати? Капитан уверовал в идеал, уверовал в Бога, а вовсе не в город или в социополитическую схему. «Пусть еще немного поблаженствует в неведении, — решил Дэмьен. — Пусть вкусит этой сладости, пока она ему отпущена, прежде чем истинная горечь этой парадоксальной страны поднимется на поверхность и все испортит».
Зато он не утаил от капитана другого. Ничего другого. Да и нельзя было допустить, чтобы этот человек пошел на колоссальный риск, даже не осознав, что, собственно говоря, поставлено на карту; как можно было ожидать от него убедительного поведения в добровольно принятой на себя роли, если перед этим не ввести его в курс замысла священника, причем во всех деталях. Рошка воспринял все услышанное с достаточным спокойствием, задавая вопросы лишь в тех случаях, когда не понимал каких-то слов или фразеологических оборотов; а в остальном воспринял рассказ о ракхах и демонах, о мучении и возмездии почти точно так же, как выслушал бы за кружкой эля в портовой таверне рассказ какого-нибудь бывалого, как он сам, морехода. Случалось ему выслушивать истории и еще более безумные, пояснил он Дэмьену, хотя никогда раньше он сам не попадал в самую гущу событий в какой-нибудь из них. И все же он вроде бы вполне нормально отреагировал на новости. Возможно, человеку, посвятившему жизнь плаванию в смертоносных морях, удалось навидаться опасностей в таком объеме, что и эта новая — при всей своей непомерности — всего лишь вписалась для него в общий контекст жизни.