Время истинной ночи

Фридман Селия С.

И тут за спиной у них послышался шорох, и на лужайку вышла Хессет. Но это была не та Хессет, которую они видели в Мерсии, — закутанная с головы до ног и во многих отношениях подражающая человеку. Но та Хессет, с которой они плыли по морю, — одетая во что-то, казавшееся ее второй кожей, землистого цвета. Глаза ее были черны и широко распахнуты, прощупывая наступающую ночь, уши стояли торчком. Увидев лошадей, она произнесла только одно слово:

— Забираю!

И взяла поводья трех навьюченных лошадей — вороного, гнедой и серого в яблоках.

— Привезли, что сумели, — пояснила Тирия. — Дэмьен наказал не подходить к вашим собственным вещам и ни у кого ничего не просить, так что нам пришлось поломать голову…

— Вы пригнали

лошадей, а это главное. Мы бы не сумели подобраться к ним, оставшись незамеченными.

— А почему вам вдруг приходится скрываться? — спросил Мелс. — Что тут вообще происходит?

Ракханка посмотрела на него, потом покачала головой.

— Чем меньше вы знаете, тем лучше для вас.

— Так и Дэмьен говорит, — согласилась Тирия.

— А где он сам? — поинтересовался Мелс.

— Проверяет потоки, — несколько загадочно ответила Хессет. — Он к нам скоро присоединится.

Что было ложью во спасение. Она не хотела говорить, как потрясен Дэмьен всеми последними событиями. Нет, у него, конечно, хватило силы воли на то, чтобы Творением отыскать Хессет и обеспечить им обоим Затемнение, под покровом которого они перелезли через городскую стену. Но потом… Как будто на него опустилась кромешная туча. Не исключено, он горюет из-за того, что подверглась порче его вера. Или терзается угрызениями совести из-за того, что настолько замешкался с побегом. «А может, и то и другое сразу, — подумала она, — с людьми такое бывает».

Красти поглядела через плечо на оставшиеся далеко позади и внизу городские ворота.

— Сейчас стражу уже сменили. Никто не заметит, что вы привели меньше лошадей, чем вывели, и что поклажа куда-то подевалась. — Она сделала паузу. — Мы вам бесконечно благодарны.

— Мы здесь, похоже, разбогатеем, — отозвалась Тирия. — А это заслуга Дэмьена. Так что поблагодарите его от нас.

— И удачи вам, — добавил Мелс. — Куда бы вы на самом деле ни отправились.

Если в этом и наличествовал намек на необходимость дополнительных пояснений, то Хессет оставила его без внимания.

— Спасибо, — кивнула она, не вдаваясь в дальнейшие разговоры: так было лучше для них самих.

Когда Мелс и Тирия повели пять оставшихся у них лошадей к городским воротам, Хессет, чуть-чуть задержавшись, еще раз продумала сложившуюся ситуацию. Городские архивы стали для них теперь недоступными. В любую минуту Мать может разоблачить их не особенно серьезный обман и снарядить полномасштабную погоню, к которой вполне могут подключиться другие города и даже южные протектораты. У них — спасибо Мелсу и Тирии — имеются кое-какие припасы, но большая часть того, что Дэмьен заранее приготовил для осуществления их миссии, осталась где-то между дворцом регента и «Золотой славой». Священник на грани нервного срыва. Таррант тоже явно взвинчен. И, по всей вероятности, их врагу известно о том, что они здесь.

— Удачи… — прошептала она с легким смешком. — Да уж! Она нам не помешает!

13

Йенсени бежала. Сперва на юг, потому что решила, что они не сразу сообразят разыскивать ее именно там. На севере остались хутора, равнина, хорошие дороги и мелководные реки — это были места, гораздо более легко проходимые, чем те, куда устремилась она. Девочка решила, что ее непременно сначала начнут искать на севере, вообразив, будто ребенок, подобно воде, устремится в сторону наименьшего сопротивления. На юге же поднимались горы, склоны которых поросли дремучими лесами; утесы и деревья чуть ли не сплошь покрывали плющ и дикий виноград, вследствие чего там господствовал вечный полумрак. И в тамошних лесах водились порождения Фэа, собиравшиеся поближе к городам в надежде поймать врасплох зазевавшегося путника или перескочить через городскую стену, осилив ее своей многочисленностью, — но она и сама боялась солнечного света, поэтому южные леса пришлись ей как раз впору. По крайней мере, до поры до времени.

На

юге имелись и другие протектораты, и ей было известно об этом; они, подобно маякам, были разбросаны по всему скалистому берегу на одинаковом расстоянии друг от друга. Сначала девочка подумала, что сможет найти убежище в одном из них, но одна мысль о том, что ей придется иметь дело с чужаками — с чужаками любого рода, пугала ее до мозга костей. В состоянии внезапно свалившегося на нее ужаса, в котором она теперь пребывала, такие люди казались ей не личностями, а лишь фрагментами некоего целого, которое отвергло ее самое, прокляло, а теперь обрекло ее отца на чудовищную и позорную смерть за то, что он осмелился предоставить ей защиту. Они были Другими, а она сама…

Была одинокой.

Бесконечно одинокой.

Отец снился ей. Иногда это были светлые сны: фрагменты их беспечального совместного существования оживали перед Йенсени во всей своей полноте и яркости. Но пробуждение от такого сна отчасти напоминало смерть, потому что оно означало вспомнить о том, что отца нет и не будет, больше уже никогда не будет. Чаще скверными или страшными оказывались сами сны. Порой это были самые настоящие кошмары: чудовищные воспоминания о ее встрече с оборотнем, искаженные образы обстоятельств отцовской смерти. Бывали и другие сны — пожалуй, еще более пугающие, — в которых ее отец представал самим собой, тогда как она сама была на себя не похожа, — сны, в которых она кричала на него, обвиняя в том, что он покинул ее, что его нет с нею рядом, что он посмел умереть как раз когда так отчаянно ей понадобился, так позарез понадобился… Эти сны приводили ее в наибольшее смятение, после них она лежала на сырой земле, содрогаясь от раскаяния; она чувствовала, что каким-то образом ухитрилась предать их любовь, хотя и не понимала сама, как именно.

Иногда порождения ночи приходили по ее душу. Она, как правило, замечала их приближение, прежде чем видела их воочию, хотя и сама не понимала, как это ей дается. Может быть, все дело было в Сиянии. Подлинную сущность тварей ей при этом распознать не удавалось, — в отличие от ситуации с убийцей ее отца, — но иногда, если в воздухе возникало воистину радужное сияние, у нее по спине начинали бежать мурашки, и она понимала, что что-то вот-вот должно случиться. И тогда она пускалась бежать и на бегу молилась (богам здешнего мира, что, как объяснил ей отец, было надежной молитвой), чтобы ночные порождения подыскали себе какую-нибудь другую добычу и позабыли о ней и не заметили ее, когда она остановится и спрячется… и так оно всегда и случалось. Может быть, помогало все то же Сияние. Для нее оно никогда не было чем-то большим, чем некая перемена освещения и звучания, заставляющая голоса звучать четче, а краски — быть ярче, но не исключено, здесь, в ее новом мире, Сияние превратилось в активно действующую силу.

Надо было спросить об этом у отца, пока у нее имелась такая возможность.

Надо было спросить у него о многом…

Днем она спала, понимая, что это безопаснее всего. Перед сном подыскивала себе какую-нибудь пещерку или другое убежище. Однажды девочка, набрав веток, попыталась смастерить из своего одеяла нечто вроде палатки (отец научил ее этому), но солнечный свет «шумел» и сквозь этот полог так сильно, что она не смогла уснуть, даже замотав курткой голову. Почему он не предупредил ее об этом? Ведь отец предпринимал такие отчаянные усилия к тому, чтобы, если ей когда-нибудь случится выйти во внешний мир, она была бы к этому подготовлена, так почему же он не объяснил ей, что солнце восходит на заре с таким грохотом, как будто бьют сразу в тысячу бубнов, почему не объяснил, что полуденные лучи, достигая земли, взрываются на ней с такой силой, что сама Йенсени, лежа на траве, чувствует, как вся почва ходит под нею ходуном? Неужели он сам не воспринимал ничего подобного? Подобно тому, как он не слышал многого из того, что было внятно ей и в привычном для нее мире?