Время - московское!
Шрифт:
Так и вышло…
Стоило нам подойти ближе, как стали видны детали, к сказке отношения не имеющие, — немногочисленные мобили, стоявшие у подножия главной лестницы Большого Гнезда (дальше проезда не было — город круто взбирался на скалу), все как один были ободранными вездеходами допотопных моделей.
Ближайшие к нам дома глазели на нас пустыми дверными проемами — как видно, давненько покинули списки жилого фонда.
Даже фрески, будучи подвергнутыми беглому осмотру, обнаружили досадные недостатки. Краски были полувыцветшими, облупившимися, да и художники, мягко говоря, не всегда понимали, что делали — у красно-оранжевой кудлатой белки, которая с какой-то развратной радостью грызла гигантский орех на стене ближайшего к нам дома, имелись три передние лапы. Как видно, местный Васнецов слегка… засчитался.
Также настораживало почти полное отсутствие манихеев. С дороги мы видели несколько суетящихся, уменьшенных расстоянием человеческих фигурок в черных платках на голове, но стоило нам очутиться на окраине города, и улицы словно вымерли.
Ступень за ступенью, мы медленно поднимались вверх за Индриком, в руках которого бестрепетно повис белый флаг.
Жителей мы все же обнаружили. Причем всех и сразу.
Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, на застеленных овечьими шкурами (синтетика? клоны?) каменных скамьях, которые, уходя рядами вниз, образовывали амфитеатр. Сюда мы забрели почти случайно после того, как Перемолот предложил свернуть с главной дороги-лестницы на одну из кривых, кое-как вымощенных улочек.
«Концерт у них, что ли? — подумал я. — А может, проповедь?»
Сосредоточенными и возвышенными казались эти люди, одетые кто во что. Кстати, ни одной женщины среди присутствующих не было. Дома, что ли, остались и борщ варят?
Глаза многих сидящих были закрыты. Некоторые, напротив, напряженно таращились, будто вглядывались в нечто, невидимое глазу непосвященного.
На сцене амфитеатра, впрочем, никого не было — ни певца, ни проповедника.
Я напряг зрение — даже глаза начали слезиться. И все же сумел кое-что разглядеть.
Из узкой трещины в сплошной каменной плите, которая заменяла сцену, исходило призрачное, бирюзовое сияние. Свет змеился, кое-где щедро расплескивался в стороны, исходил розоватыми искрами, распадался на несколько тончайших нитей, но затем вновь соединялся, как макраме, в одну туго завитую жилу и уходил… в каменное небо, где, если присмотреться, можно было разглядеть такую же трещину. Таким образом получался своего рода шнур света между землей и небесами. На этот-то шнур все они и смотрели, не жалея глаз своих.
— По-моему, у них коллективная медитация, — прошептала Таня.
Я с умным видом кивнул.
Индрик тронул за плечо седого старика, который сидел спиной на ближней к нам скамье. У старика была длинная седая борода, крупный костистый нос и мутные, в сеточке морщин карие глаза.
Появление рослых пришельцев в гермокостюмах «Саламандра» не вызвало у старика никаких эмоций. Он смерил нас равнодушным взглядом, а затем сделал удаляющий жест своей желтой, сухой рукой. Мол, уходите, не до вас.
С молчаливого одобрения Индрика мы последовали совету аксакала. В конце концов, главная улица Большого Гнезда еще не была пройдена нами до конца. А вдруг там, наверху, нас ждет дворец, где на вызолоченном троне сидит учитель Вохур со скипетром и державой? Он-то и ответит на все наши вопросы, разрешит сомнения, внесет ясность в путаный ход мировой истории.
Однако вместо дворца нас ждал пустырь, переходящий в стройную сталагмитовую рощу.
До нарисованного неба в том месте оставалось совсем чуть-чуть. Казалось, прыгни — и достанешь его рукой!
Среди сталагмитов тут и там выгибали спины сколоченные из разносортных пластиковых ошметков парковые скамейки. Несмотря на варварские материалы и исполнение, они благодаря своему характернейшему силуэту жутко напоминали таковые на Патриарших прудах! А где скамейки, там и урны, сделанные из банок для пищевых концентратов. А там, впереди, что? Правильно, фонтан, правда, безводный. Не хватало только мамаш с колясками и детей с собаками…
Не успел я додумать последнюю мысль, как из-за седого валуна справа от нас показалась… девочка с собакой!
На девочке — на вид я не дал бы ей больше десяти лет — было короткое темное пальто с капюшоном, нужно сказать, довольно поношенное, толстые шерстяные чулки и высокие ботинки. Ее черные блестящие волосы были заплетены в две косы, каждая из которых была закручена тугим бубликом над ухом. Мне некстати вспомнились детские фотографии Иссы, что украшали убогонькую квартиру ее родителей — в школе она носила такую же прическу. Правая щека девочки была перепачкана копотью, а под ногтями чернели трогательные грязные каемки — как видно, родители своим вниманием ребенка не баловали.
Собака же рядом с тщедушной и бедно одетой девочкой выглядела просто-таки барыней — длинная шерсть ее была чистой, гладко вычесанной, холеной, а сама она производила впечатление упитанной, сытой.
В отличие от старика девочка не стала скрывать свое удивление и повела себя довольно дружелюбно.
— Здравствуй, красавица, — на чистейшем фарси сказал Индрик, лучезарно улыбаясь.
— Здравствуй, дядя, — вежливо ответила девочка и потерла озябший нос красными от холода пальцами.
— Мы пришли с миром. Нас не нужно бояться.
— А я и не боюсь. Я просто так… смотрю. Вы заблудились?
— Да, немного заблудились… Ты можешь нам помочь?
— Не знаю. Смотря что вам нужно… Наверное, вода? Тогда я отведу вас к озеру.
— Нет, вода у нас есть. — Индрик хлопнул себя ладонью по бедру, где висела походная фляга. — Нам нужно знать, где живет учитель Вохур.
— Я не знаю учителя Вохура, — растерянно промолвила девочка, глядя на Индрика своими крупными черными глазищами. — Но я знаю учителя Калита. Он учит меня слышать.