Время - московское!
Шрифт:
— Товарищи, — обратился инженер-капитан к присутствующим, — «Иван Калита» обнаружил истребители «расы К». Групповая цель на скорости 1,4 М движется к нам со стороны открытого моря. Подобных действий противника следовало ожидать давно. Вы знаете, что мы заготовили несколько планов отражения налета «расы К» на фиорд Крузенштерна. Сейчас я принял решение действовать по варианту «Ветер». Все вы знаете, что это такое. Времени нет. За работу!
Эстерсон не знал.
— А мне куда?
— Вы, Роланд, идите с Юдиновым. Поможете там, если что.
Таким образом, конструктор был вынужден смириться с тем, то его скитания по бункерам продолжатся. Первым делом в воздух была поднята четверка «Дюрандалей». Ей предстояло завязать бой с истребителями чужаков. Затем группа техников во главе с Юдиновым и Эстерсоном покинула бункер и спешно бросилась готовить к вылету еще восемь машин. Этим «Дюрандалям» отводилась роль главной ударной силы, которая…
Которая — что? Эстерсон полагал, что ответ на этот вопрос может быть только неутешительным.
«Искусство жеста» — так он окрестил для себя решение, принятое русскими командирами. Швырнуть горстку крылатых машин против врага, который может выставить многие десятки звездолетов и уж наверняка сотни, тысячи истребителей?
Да, это геройство. Безрассудная отвага. Красивый жест! Но и только.
Если клоны, располагавшие на Грозном солидными силами, продержались, судя по всему, двое суток, то сколько сможет сопротивляться импровизированный русский авиаполк? Два часа? Или две минуты? Что происходит там, во внешнем мире, за стенами туннеля и в небе над океаном, Эстерсон не знал. Только несколько мягких громовых раскатов намекнули на то, что субмарины обстреливают приближающегося супостата зенитными ракетами.
— Воздух! — звонко выкрикнул кто-то, не отнимая от уха трубку.
— Что «воздух»?! — взъярился Юдинов. — Доклад по форме!
— Они прорвались! Наши сбивают гадов, но их очень много! Идут прямо на нас!
— Время! Подлетное время какое?!
— Не успели передать! Связь оборвалась!
— Твою мать… Прекратить заправку! Все «Дюрандали» — на взлет!
— У трех бортов топлива только на полчаса!
— Па-авторяю: на взлет! Всем, кроме пилотов, — в укрытие!
«Да к чему такая спешка, мы же в туннеле?! Над нами бетон! Ледник!» — мысленно возмущался Эстерсон.
Но, как показали события, интуиция Юдинова не подвела.
Они снова сидели в бункере и снова «акустик» с кружкой, приложившись к крышке люка, докладывал:
«Есть запуск двигателей… Разгон… Отрыв…»
«Запуск… Форсаж… Отрыв…»
«Запуск… Отрыв…»
«Отрыв…»
На то, чтобы радоваться успешным взлетам, у Эстерсона уже не оставалось сил.
И вдруг: «Нештатная ситуация!»
Сбой произошел на седьмом «Дюрандале».
— Что?! — Юдинов вскочил на ноги.
— Товарищ лейтенант, не знаю, — обескураженно ответил «акустик». — По-моему, в конце полосы что-то взорвалось.
— Ладно, слушай дальше. Через несколько секунд:
— Еще один взрыв! Ближе!
Дальнейшие события уже не нуждались в конферансе «акустика».
Раздался гулкий удар.
За ним — еще один, ближе…
Словно великан, обутый в чугунные сапожиши, шагал прямо по сводам туннеля, через шаг проваливаясь сквозь них, ломая бетон на ломти, кое-где уходя по щиколотку во взлетно-посадочную полосу…
Все, кто сидел в бункере, слышали эту неостановимую поступь.
Погас свет.
— Бомбят? — еле слышно предположил техник Савелов.
— Все может быть, — вздохнул Эстерсон и удивился тому, как беззаботно прозвучал его голос. Он был уверен, что уж где-где, а здесь, в бункере, они могут чувствовать себя в полнейшей безопасности.
Сверкнув малиновой трещиной-молнией, лопнула дальняя стена.
Мир раскололся пополам, вывернулся наизнанку и ударил конструктора в лоб.
От дальнейших событий в памяти Эстерсона сохранилось некое подобие аматорского видеорепортажа, искромсанного придирчивым цензором.
…Его волокут по хрустящим обломкам, штанина комбинезона цепляется за что-то; сильный рывок, треск; Эстерсон уверен, что глаза его открыты, зажмуривается, снова открывает их, но по-прежнему не видит ничего, кроме дрейфующих вслед за движением зрачков белесых молний; трещит пламя, доносится острый запах титанировой окалины. «Куда?..» — хрипит он; в ответ слышится русская речь, из которой невозможно понять ни одного слова. Голос принадлежит технику Савелову…
…Эстерсон сидит на корточках; слезы градом катятся по щекам; впереди есть источник света, но разглядеть его не удается; он пробует протереть глаза, но понимает, что руки почти не слушаются его; ладони почему-то легли на уши; только с третьей попытки удается кое-как попасть пальцем в глаз; палец кажется чужим, глаз тоже; где все?..
…Незнакомый моряк перебросил его руку через свое плечо и ведет по туннелю, поторапливая однообразным: «Скорее… Пожалуйста, скорее…»; Эстерсон и рад бы поторопиться, да ноги заплетаются; теперь зрение восстановилось, а вернее сказать, к нему вернулась способность осознавать то, что он видит; вот туннель; он освещен переносными фарами, которые бьют в спину; в посадочной полосе — черные дыры; вокруг них — нагромождения мелкого бетонного щебня; поднять голову он не может, мешает острая боль в затылке, но Эстерсон уже догадывается, что бетонный свод местами разрушен; «Мы проиграли», — думает конструктор; внешний мир возражает ему: слышен рев промчавшегося над фиордом флуггера; знакомый рев… это «Дюрандаль»…
Следующий фрагмент был уже более связным и осмысленным. Сильно кружилась голова.
Эстерсон лежал. Он повернулся набок, его вырвало на близкий снег.
«Чем же я отравился?» — невпопад подумал он, совершенно не принимая в расчет, что в его случае можно смело говорить как минимум о сотрясении мозга.
Испытав задорную, боевитую, русскую злость, конструктор собрал волю в кулак и в несколько приемов встал — сперва на колени, а потом и в полный рост.
Осмотрелся.
Из густого, кобальтово-синего рассветного сумрака проступила скала.