Время - московское!
Шрифт:
Константин Алексеевич давно перестал донимать военных, а заодно и Ивана Денисовича своими гипотезами и своими требованиями — не то махнул на все рукой, не то был занят производством еще более актуальных гипотез и требований. Однако, судя по надменному лицу Двинского, он был невероятно доволен своей решимостью снова наладить диалог.
— На протяжении довольно протяженного отрезка времени я пытался объединить все многообразие физических феноменов, имеющих место на этой невообразимой планете, неким подобием непротиворечивой научной гипотезы, — говорил академик. — И восемьдесят процентов феноменов я одолел!
— Восемьдесят процентов — отличный результат, — уважительно отозвался Индрик.
— К сожалению, добросовестность не позволяет мне назвать этот результат неплохим. Научную теорию я бы уподобил кораблю. Как корабль не может на восемьдесят процентов плавать, а на двадцать тонуть, точно так же и научная теория обязана плавать на все сто процентов!
— А как же исключения, которые, как считали древние римляне, лишь подтверждают правила?
— Только не нужно впутывать сюда древних римлян, которые считали, что мыши самозарождаются в грязном тряпье, а земля стоит на трех китах! — склочно парировал Двинский, — Древние римляне пусть остаются в своем Древнем Риме, раболепствуя у трона своих чудовищных… цезарей. Современная научная теория должна отвечать требованиям современности, то есть быть безукоризненной! Вот так!.. Так о чем это я? Ах да!
Главный предмет моего беспокойства состоит в том, что упомянутые восемьдесят процентов феноменов я могу увязать воедино только при условии, что приму гипотезу о наличии внутри Глагола так называемых эсмеральдитовых масконов.
— Но всего лишь неделю назад вы в моем присутствии называли эсмеральдитовые масконы мистикой! — воскликнул Индрик.
— Я и сейчас их так называю! — оживился академик. — И буду называть! Ведь эти масконы — суть гипотетические, умозрительные образования! Большинство солидных ученых, и в том числе ваш покорный слуга, не верят в их существование!
— Однако если я правильно вас понял, на основе этой мистики вы построили теорию…
— Вот именно! Построил! Это был единственный способ построить что-либо… Вот поэтому-то я временно, понимаете, именно временно, в их существование верю! Мой учитель, профессор Пальченко, любил повторять: лучше иметь плохую гипотезу, чем не иметь никакой!
— Мой учитель говорил мне приблизительно то же самое, — кивнул Индрик. — Но как же быть с оставшимися за бортом вашей гипотезы двадцатью процентами феноменов? Могут ли масконы объяснить их?
— Представьте себе, нет! Для этой цели мне придется привлечь еще более несусветную гипотезу! Собственно, я это уже сделал. — Двинский стушевался и спрятал глаза. Вид у него был сконфуженный, словно он только что привселюдно сознался в том, что, втайне от законной супруги, имеет любовницу, да еще и наследника от нее прижил.
— Я весь внимание, Константин Алексеевич!
— Назовите меня идеалистом! Назовите меня чудаком! Назовите меня, в конце концов, мистиком и гностиком! А ведь такие, как академик Балаян и его прихлебатели, не упустят случая это сделать!.. Но я полагаю… я действительно полагаю, что оставшиеся двадцать процентов феноменов можно объяснить, если опереться на реакционное, мракобесное учение профессора Резника о хрононовом излучении.
— О чем, простите? — поинтересовался со своего места Колесников.
— О хрононовом излучении, — глядя на генерал-майора своими по-детски близорукими глазами, повторил Двинский и нехотя снизошел до объяснений: — Выражаясь крайне упрощенно, Резник утверждает, что эсмеральдитовые масконы периодически испускают в пространство мощные пучки хрононов.
— Это что-то из области… Космической инженерии? Эти хрононы?
Честно говоря, я глубоко сомневался в том, что Колесников знает, что такое «эсмеральдитовые масконы», а потому не совсем понимал, зачем он вдруг начал интересоваться хрононами
— Хронон — это, товарищи, не что иное, как гипотетическая частица… — с ленивой лекторской растяжкой произнес Двинский, как будто перед ним сидели не полковники да генерал-майоры, а студенты первого курса. — Все мы знаем, что некоторая часть физических феноменов микромира может быть объяснена, если мы будем интерпретировать время как особого рода излучение…
— Ах да! Конечно! Вспомнил! — перебил Двинского Колесников. — Что-то мы такое изучали на факультативе… в гимназии. Между тем мой долг поторопить вас. Все-таки уже идет погрузка на корабли…
Двинский гадливо поморщился — как будто обнаружил в ароматной ресторанной котлете седой волос шеф-повара. Однако просьбе Колесникова внял.
— Если переходить сразу к основному следствию из этого безответственного учения — я имею в виду, конечно, учение самозванца Резника, — то считаю нужным заметить: я никогда не подпишусь под подобной ахинеей. И уж, конечно, не возьмусь выступить в защиту этих… детских фантазий на уважаемом научном конгрессе! Но здесь, в порядке, так сказать, эксперимента, признаюсь… — Двинский сделал паузу, как цирковой конферансье перед объявлением самого убойного номера программы, и торжественно провозгласил: — Через хрононы может быть объяснена ретроспективная эволюция!
— При чем здесь ретроэволюция? — спросил Колесников, состроив недовольную мину.
— Как это при чем? Да при том, что, возможно, именно хроноизлучение эсмеральдитовых масконов, расположенных в недрах Глагола под слоем джипсианских астероидов, и обуславливает ретроспективную эволюцию у тех, кому мы противостоим! Я имею в виду, конечно, Конкордию!
— Ну и?
— И если планета Дунай, как предостерегает нас господин Локшин, и впрямь вот-вот уничтожит планету Глагол, то вместе с ней утратит целостность и констелляция эсмеральдитовых масконов, излучающая хрононы! Стало быть, ретроспективная эволюция во всей Сфере Великорасы либо прекратится полностью, либо радикально изменит свое течение!
Двинский смолк. Молчали и все собравшиеся.
Я лично думал об официантке Забаве и других муромских девках. Что же это они, после импакта кокошники носить перестанут? Допустим. Но что они тогда начнут носить? Беретики? Шапочки с бумбончиками? Сомбреро? А ведь жаль. Кокошник — ужасно живописный головной убор. Жемчуга сияют, золотые нити вьются, не девка, а царевна-лебедь…
Или, допустим, клоны. Если Глагол взорвется, они собак из священных животных разжалуют. И будут их в квартирах своих малогабаритных разводить. Сейчас-то это дело у них запрещено, поскольку унижает честь и достоинство сакральной зверюги. Будут мыло из собак варить, на цепь их сажать… Жалко! Хоть в одной культуре собака — друг человека не на словах, а на деле… А теперь — что? Как говорил миляга Ходеманн, аллес капут?