Время - московское!
Шрифт:
Ведь концерт! Ведь девятый ряд! И вообще… Эту нехитрую мысль она попыталась донести и до своего соседа.
— Плевать! Условности — удел рабов! Мы диктуем свои правила! Свободны выбирать! Мы сами делатели своих манер! Художники судьбы! — экспрессивно зашипел в ответ господин.
Таня из вежливости кивнула. События последних двух месяцев убедительно показали ей всесильность судьбы и всю наивность попыток в ней по-настоящему хозяйствовать.
Однако спорить с господином она не стала. Тем более что на сцене… пошел золотой дождь.
По мысли режиссера, золотые осадки должны были выражать нахлынувшее на героев упоение пробужденным чувством.
Он и Она стояли на авансцене вполоборота и шарили друг по другу руками. С блаженно-удивленным видом наблюдали они за тем, как их одежда и волосы становились мокрыми, жирными, блестящими. В свете раздухарившихся прожекторов — рубиново-красных и слепяще-белых, что рыскали теперь кругом, в том числе и по залу — блестели изрядные лужи цвета самого популярного из драгметаллов. Оркестр бросился в оголтелое крещендо. Зал взорвался аплодисментами.
— Режиссер — гений! — прочувствованно прошептал господин в кашемировом пиджаке. — Великий, великий Ричард!
В антракте между вторым и третьим действиями Таня узнала, что господин в кашемировом пиджаке и режиссер (Великий Ричард) — одно и то же лицо.
— Эх, Танька-Танька… Если бы ты могла взглянуть на ситуацию моими глазами! Хотя… зачем тебе это? Смотри своими! Озорными! Никого не слушай! У молодости своя правда! Нам, старичкам, только завидовать… — разглагольствовал Ричард Пушкин.
Они сидели в буфете, жевали засахаренные ананасы и запивали их муромским пивом «Медовое» (выбор спиртного в буфете был ограничен двумя позициями — от водки «Кремлевские звезды» Таня отказалась).
На третье действие они, конечно, не пошли. Ричард предложил «предоставить влюбленных друг другу», а Таня почему-то согласилась. Почему? Наверное, просто обрадовалась возможности пообщаться с кем-то, не имеющим прямого отношения к армии, войне, искусственным солнцам Города Полковников.
Ричард Пушкин говорил много и сумбурно. О тяготах перехода по Х-матрице (как будто Тане они были неведомы!). О хлопотном и ответственном режиссерском ремесле: «Тебя слушают миллионы… а получаешь ты как какой-то, прости господи, полковник!» О том, как туго приходится во время войны актерскому сословию: «Все льготы на турпутевки отменили!»
Случалось, без всякого перехода Ричард принимался хвалить своего сына, «славного парня» и «отменного звездолетчика», который, по его уверениям, как раз находился «на передовой». Или так же внезапно принимался хулить свою жену Елену («Гадкая девчонка! Гадкая, развратная девчонка!»).
А потом он вдруг как-то сник, размяк, словно бы даже уменьшился в размерах. Глаза режиссера подернула мутная пелена. Таня встревожилась. Может быть, плохо с сердцем? Нужен доктор?
— Что ты! Искусство — вот мой доктор! Вдохновение! Божественный экстаз! Поток энергии, который проходит через тебя! Заставляет трепетать! Вибрировать! — Глаза Ричарда на минуту вспыхнули. Впрочем, тут же погасли. — Но кому оно сейчас нужно? Военные… Перекрыли кислород… Зарубили мою «Аннушку»…
— Какую Аннушку? — встревоженно поинтересовалась Таня. Слово «зарубили» ассоциировалось у нее исключительно с невеселой прозой Достоевского.
— Да это «Анну Каренину» я так зову, «Аннушкой»… А ведь все было уже почти готово! Ерунда осталась! И — бац! Все! Вот и ездим теперь по всему космосу… С этим… Старьем… Как цыгане… Да меня, милая моя Танька, мама с папой зачали в гримерной, когда на сцене шел «С легким паром!». Этот же самый! Эх…
— Скажите, а почему людей так мало? Потому что мюзикл старый, да? И всем надоел? — робко поинтересовалась Таня.
Величавое лицо Ричарда сделалось обиженным.
— Надоел? Смеешься! Для простых людей, ну… военных всяких, трудящихся… «старый» значит «хороший»! Даже если это, ха-ха, и неправда! Классика — это высшая проба! Нашего брата кормит! Веками! Тем более когда классику осмысляют по-современному. — Ричард Пушкин самодовольно приосанился. — А людей в зале мало потому, что у них, у звездолетчиков этих, — Ричард перешел на полушепот, — наступление!
— Наступление?
— Решительное! Но, — тут Ричард Пушкин воздел палец в потолок, — это военная тайна. Считай, что я тебе ничего не говорил!
— Ну…
Таня задумалась. «Если то, что он сказал, — правда, это многое объясняет. Теперь понятно, отчего все такие скованные, скупые на улыбки. Ведь где-то там гибнут люди! Тысячи людей! Или даже десятки тысяч!»
— Может быть, в эти минуты решается наша судьба! — подхватил Ричард Пушкин. — Наша с тобой, Танька! И нашего Отечества!
Таня кивнула. Ей показалось, что режиссер немного переигрывает. По крайней мере для человека, по-настоящему озабоченного обстановкой на фронте, он изъяснялся слишком выспренно.
Ричард Пушкин налил ей еще пива.
Засахаренные ананасы кончились.
Третье действие — тоже.
К буфетной стойке подошла… одетая в бордовое велюровое платье до пят медсестра Галина Марковна. На ее массивной груди поблескивало ожерелье из фальшивого жемчуга. Таню она, конечно, не узнала.
— А вот еще одна тайна! Хочешь? — Ричард Пушкин дернул Таню за рукав джинсовой куртки и, не дожидаясь ее реакции, продолжил: — Если все будет хорошо… Если наши выстоят… В общем, восемнадцатого числа мы снова даем «С легким паром!». И, я тебя уверяю, на этот раз зал будет полон! Полон, Танька! Полон!
— Но мне едва ли во второй раз дадут бесплатные билеты, — промямлила Таня.
— Мелочи! Тебе ли теперь, после знакомства со мной, Ричардом Пушкиным, думать о билетах?! Вот, держи! — Режиссер извлек из внутреннего кармана кашемирового пиджака распухший от мелких купюр кожаный бумажник, выудил из него серебристо-черную карточку с магнитным окошком и протянул ее Тане.
— Что это?
— Пропуск! С ним можно даже за кулисы! Даже в женскую душевую! — Ричард Пушкин хохотнул, как показалось Тане, похабно. — Покажешь на входе эту штуку — и зеленая улица! Никакие билеты не нужны!