Время - московское!
Шрифт:
— Что еще за Дни Пузырей? — вполголоса спросил Эстерсон у Полины.
— Качхид хотел сказать, что они похожи на дварвов в период спаривания. Когда дварвы спариваются, а они всегда делают это у самого берега, вода бурлит и пузырится… Вид — сюрреалистический, сумасшедший. Таким образом Качхид хотел сказать, что клоны, написавшие эти лозунги, были похожи на бешеных дварвов. Но в языке сирхов нет слова «бешеный», как, кстати, и слова «свободный» — вместо него употребляют выражение «отринувший ценности своей общины». Поэтому он выразился так сложно.
— Понятно. То есть это были бешеные клоны, — задумчиво пробормотал Эстерсон. — Правда, как по мне, это все равно что сказать «холодный снег». Потому что снег всегда холодный.
— Когда-то моя мать рассказывала мне, что на одной из планет Тремезианского пояса, где она в ту пору работала, снег не холодный, а обжигающе холодный. Если попадет на кожу, будет ожог, потому что состоит этот снег не из воды, а из воды в смеси с каким-то хлористым соединением. Это я к тому, что у безумия тоже есть свои градации, тебе любой санитар из дурдома подтвердит.
— Хорошо. В таком случае, хотел бы я знать, — мрачно заметил Эстерсон, — куда подевались нормальные клоны?
Ответ на этот вопрос Полина, Эстерсон и Качхид узнали меньше чем через полчаса, во время осмотра спортивной площадки. Она располагалась позади плаца, на котором в гигантской посеребренной чаше, установленной на возвышении, полагалось вечно гореть Священному Огню.
Но…
Ступеньки, ведущие на возвышение, были полуразрушены, а низверженная с постамента чаша сиротливо лежала у подножия, символизируя крушение высоких идеалов зороастризма на отдельно взятой военной базе. Эстерсон, Качхид и Полина не смогли побороть искушение и взобрались на жреческие места. С этой своеобразной трибуны открывался некоторый вид — с претензией на значительность.
— Слушай, Роло, а какого цвета этот их Священный Огонь? — поинтересовалась Полина, усаживаясь в высокое жреческое кресло.
— Не знаю… Может, обычного. А может, какого-нибудь синего или кроваво-красного… В зависимости оттого, что именно горит.
— Синего огня не вижу, — отозвался Качхид, по-обезьяньи устраиваясь на спинке соседнего кресла. — Зато вижу синюю воду! Целую яму синей воды! Там! — Сирх указал вдаль.
— Это не яма, Качхид. Это бассейн. Люди в нем плавают, — пояснила Полина, присмотревшись. — Люди любят плавать! Даже однолицые бесцветики!
— Глупое занятие. Если бы люди меньше плавали, однажды у них выросла бы такая же красивая и умная шерсть, как у нас, — назидательно заметил Качхид, как и все сирхи ненавидевший водные процедуры.
— Действительно бассейн, — подтвердил Эстерсон. — Но что за странный цвет у воды?
Вскоре они уже стояли у бортика. И не могли вымолвить ни слова от ужаса и отвращения.
Даже шерсть Качхида приобрела трагический сталисто-сиреневый отблеск — свидетельствуя о крайней эмоциональной подавленности.
Вовсе не водой был залит бассейн на разгромленной базе, но ядовито-голубым, застывшим до каменной твердости строительным клеем. Установка для производства этого популярного вещества для работы с пенобетоном и другими стройматериалами стояла у самого края резервуара. Ее множественные кольчатые хоботы спускались вниз, где и врастали намертво в ядовито-синюю субстанцию.
В прозрачной же глыбе клея, словно мушки в янтаре, застыли мертвые тела.
Они будто парили — как парашютисты в затяжном прыжке.
Некоторые трупы были явственно тронуты тлением.
Некоторые казались совсем свежими.
Глаза иных мертвецов были закрыты, других — вытаращены, как если бы из своей вечной глубины несчастные тщились рассмотреть недосягаемое небо. Некоторые же глядели искоса, будто исподволь следили за тем, что происходит наверху, ожидали новостей…
С десяток мертвецов были облачены в офицерскую форму — такую же, какую носил фанфарон Вариз Мир-Мирое (Эстерсона передергивало от отвращения, когда он думал о том, что Вариз, возможно, тоже парит здесь, в окаменевшей синеве).
Большинство других было одето в скромные светло-песочные робы рядового состава.
Некоторые же были наги. Тягостное, тошное зрелище.
Эстерсон закурил. Полина же была так напугана, что даже от сигареты отказалась.
— Страх склеил ей горло, — прокомментировал ее отказ Качхид.
Полина недоуменно посмотрела на Эстерсона, нашла своей рукой его руку и тихим, скучным голосом спросила:
— Роло, что это?
— Массовое захоронение.
— Захоронение?
— Да.
— Почему так?
— Ты разве не знаешь, что клоны не предают своих мертвецов земле?
— Нет.
— Теперь будешь знать. Так вот, в земле они не хоронят, чтобы не осквернять землю, которая для них священна.
— Значит, кремируют?
— Ты что! Кремировать нельзя, поскольку сжигать нечистый труп означает осквернять чистый огонь. Кремировать трупы категорически запрещено.
— Что же тогда с ними делать?
— Зороастрийцы древности отдавали трупы птицам и диким зверям. Те объедали мясо с костей, а сами кости потом находили и хоронили родственники покойного… Как-то так… Но вскоре стало ясно, что трупов много и что птиц и зверей на всех не хватит… Тогда трупы начали закатывать в цемент. А потом в специальный состав, не помню как называется. Здесь для этой цели использовали строительный клей. Для клонов ведь что главное? Чтобы труп ни с чем не соприкасался, ничего не осквернял…
— Умгу, — кротко кивнула Полина и, помолчав, добавила: — И после этого инженер Эстерсон, который запросто читает лекции о зороастризме, спрашивает у меня, кто такой Вохур.
Лицо Полины стало бледным, черты его заметно заострились. Так всегда бывало, когда Полина из последних сил пыталась держать себя в руках.
Зато Качхид быстро оправился от шока. Возможно, оттого, что трупы принадлежали не его обожаемым соплеменникам, а всего лишь однолицым бесцветикам.
— Когда происходил Закат Западной Земли, Качхид видел вещи страшнее! В сорок четыре раза страшнее! — заявил сирх.