Время не ждёт
Шрифт:
Рано утром девятого января Наумовы зашли к Игнатьеву, внеся в дом крепкий морозный воздух.
— Мы беседовали с гвардейцами, — радостно сообщил Володя, — и они обещали, если их вынудят, — стрелять выше голов людей.
— В первый раз, а во второй раз — ниже? Эх, Володя, и ты царским гвардейцам поверил? — заметил Игнатьев скептически.
— Пойдем с нами в Александровский сад и ты увидишь, что гвардейцы не станут стрелять в народ.
— Я должен быть в другом месте, — сказал Игнатьев.
В числе многих других большевиков Александру было поручено сопровождать шествие рабочих и уговорить их не ходить с петицией к царю.
У Певческого моста дорогу к Зимнему дворцу загородил конный отряд кавалергардов. С обнаженными палашами в руках охраняли они проезд на Дворцовую площадь. Народ шумел, требуя пропустить его к царю.
— Не пустят вас к нему, наивные вы люди, — обратился Игнатьев к близ стоящим. — У Нарвских ворот на такую просьбу рабочим уже ответили пулями в грудь.
— А ты видел? — спросил кто-то.
— Да, я живу в Нарвском районе, я видел, товарищи, как шли там раненые, истекающие кровью люди. Не просите, а деритесь за свои права!—убеждал он идущих. Звуки рожка, беспорядочные выстрелы, затем залпы послышались со стороны Дворцовой площади.
— Вот они, слышите, и здесь царь встречает вас пулями!.. — слова Игнатьева потонули в гуле голосов.
Высокие кавалергардские кони двинулись на людей. Толпа дрогнула, под ногами тысяч людей заскрипел утоптанный снег. Офицер наехал на Игнатьева, едва не сбив его с ног. Игнатьев ухватился за узду лошади:
— Вы человек или зверь? Зачем топчете людей, зачем солдаты расстреливают народ?!—закричал он, потеряв самообладание.
В ответ усатый офицер размахнулся саблей и ударил его плашмя по плечу. Конь отпрянул вбок, но Игнатьев не выпустил узды из рук. Офицер на секунду застыл, расширив глаза, а потом с искаженным бешенством лицом размахнулся сильней прежнего. Превозмогая боль, Игнатьев с ненавистью взглянул на него снизу вверх. Над головой рассвирепевшего офицера, на фоне сгущающейся синевы неба он увидел, как полоска стали мгновенно сузилась, повернувшись острием вниз, и свистнула, разрезая воздух. Игнатьев увернулся от смертельного удара, услышав, как скользнула сабля по его плечу.
Волна людей отхлынула от моста, вынося с собой и Игнатьева. Теперь уже невозможно было остановиться. Его нес бурный человеческий поток. Рядом громко кричал мужчина. Рука его была рассечена кавалергардским палашом. У выхода на Невский проспект схлестнулись новые потоки преследуемых безоружных людей. Все перемешалось. Началась схватка с полицией. Налетели озверевшие драгуны, рубя людей направо и налево. На тротуар замертво повалился человек, раненный в грудь. Вдруг Игнатьев почувствовал режущую боль. Что-то липкое и теплое мешало ему двигать плечом. Он схватился правой рукой за болевшее место и только тогда понял, что ранен. Боль с каждой секундой становилась острее. Он пробился к стене дома, продолжая прижимать рукой плечо и морщась.
— Вы ранены, товарищ? — спросила молодая женщина и увлекла его в глубину двора.
Там, на первом этаже, кто-то из жильцов, очевидно, врач, организовал пункт скорой помощи, перевязывал раны пострадавшим. Игнатьеву тоже сделали перевязку, Рана оказалась неглубокой. Разрезав толстый слой одежды, сабля офицера концом задела кожу, порезав слегка мышцу плеча.
Заседание маленькой группы подпольщиков было коротким, немногословным. Руководил им член Петербургского комитета РСДРП. Происходила новая расстановка сил и распределение работ. Рана Игнатьева зажила быстро, силы его восстановились, и он больше, чем прежде, был полон желания действовать. Этот прилив новых сил ощущали после девятого января тысячи и тысячи людей. Возмущением и гневом кипели их сердца, и нужно было умело направить поднимающуюся силу на верный путь, на главную цель — на вооруженное восстание против палаческого режима. Игнатьеву поручили печатание листовок и организацию доставки в Петербург через финляндскую границу заграничных ленинских изданий. Выполнять первое поручение ему попрежнему помогал Белоцерковец. Игнатьев уверял друга, что помимо этих дел, у него много другой работы и что он едва справляется с нею. Но каково же было удивление Белоцерковца, когда он узнал, что Александр, поглощенный большой партийной работой, продолжал с неменьшей страстью заниматься и ботаникой.
Зимой он много трудился в лаборатории отца, производя множество химических анализов золы от сжигаемых отбросов городской скотобойни. Еще раз убедившись, что зола — прекраснейшее удобрение, он решил проверить ее на разных растениях. Весной Игнатьев разбил на мелкие квадратные площадки участок земли в Ахиярви, посеял на них злаки и огородные культуры. Пришло лето. «Ботаник» приглашал крестьян-финнов из окрестных сел и показывал им тучные всходы на своем опытном «поле». Те завистливо оглядывали участок, качали головами. Сравнивая свои жиденькие посевы, росшие на бесплодной супесчаной земле, с игнатьевскими, они восклицали:
— Ах, какой божий дар, какие чудеса! Не продадите ли, ваше превосходительство, немного удобрения?
— Отчего же не продать? Сколько угодно, — отвечал «ботаник». И действительно, залежи золы, скопившиеся за много лет на петербургской свалке, были неисчерпаемы.
Приехал Белоцерковец. Увидев как-то приближающиеся две подводы, груженные золой, не вытерпел и с возмущением сказал:
— Нашел же ты, Шура, время для своей ботаники. — Это не ботаника, Толя.
— А что же? Неужели ты решил извлекать из пепла деньги?
— Извлекаю, но нечто другое, не менее ценное. Хочешь знать, что именно извлекаю из пепла? — спросил Игнатьев, хитро прищурив глаз. Раньше он не посвятил Белоцерковца в свой замысел, руководствуясь пословицей «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь!» Теперь он провел не первый, а шестой благополучный опыт и мог открыть другу свою тайну. Подводы с высокими дощатыми бортами остановились возле сеновала. Осмотревшись вокруг и никого не заметив, возница — слуга Игнатьевых Микко — выдернул борты. Зола разом ссыпалась, обнажив небольшой ящик. Так же поступил Микко и со второй подводой. Белоцерковец недоумевающе поднял светлые брови, потом догадливо улыбнулся, одобрительно кивая головой.
Это была литература. После раскола на втором съезде партии разногласия между большевиками и меньшевиками неуклонно усугублялись. Меньшевики, считавшие, что вождем революции должна быть либеральная буржуазия, а не пролетариат, уделяли рабочему классу второстепенное место и не изменили своей точки зрения даже после 9-го января и мощного стачечного движения... К третьему съезду меньшевики откололись от партии, созвав самостоятельную конференцию в Женеве. Острая борьба между большевиками и меньшевиками, а также необходимость организации революционных сил масс к свержению самодержавия, находили свое выражение и в возросшем выпуске политической литературы в России и за ее пределами. Ящики с большевистской литературой доставлялись из-за границы в адрес определенных лиц, проживающих на станциях: Уси-Кирка. Райвола, Териоки. Транспортировать ящики в Петербург было опасно, так как на русской таможенной границе у Белоострова стража тщательно проверяла грузы. Надо было поэтому вызволить ящики с литературой в Ахиярви, а потом по книжке, по две — переправлять в Петербург.