Время не ждёт
Шрифт:
Узнав, на какую станцию прибыла заграничная посылка, Игнатьев отправлял туда из Петербурга очередную порцию золы. Дело свое он поставил на широкую коммерческую основу, разрекламировав его среди финских крестьян. Не догадываясь об истинной сути этой «коммерции», финны прозвали Игнатьева «Королем золы». Ящики с литературой клали в подводу, засыпали удобрением и везли в Ахиярви. Уныло двигались подводы мимо полицейских и шпиков, шнырявших на станциях. Им в голову не приходило запускать руки в темно-серую кучу золы и искать «недозволенное». Продавалась зола на территории имения по такой цене, что выручка едва покрывала транспортные расходы. Баснословная дешевизна резко подняла спрос на удобрение. Зола бралась нарасхват.
Третий съезд РСДРП в своей резолюции предложил всем партийным организациям «принять самые энергичные меры к вооружению пролетариата». Задача эта стала еще неотложней в связи с начавшейся в октябре 1905 года всероссийской политической стачкой.
...Явившись в Боевой комитет большевиков, Игнатьев предложил создать в Ахиярви базисный склад для прибывающего из-за границы оружия. Он рассказал о своем опыте транспортировки литературы, что могло быть использовано и для перевозки оружия. Предложение это приняли и направили Игнатьева к «Герману Федоровичу» — одному из организаторов оружейного «арсенала» при Боевой технической группе. Ему сказали, что с «Германом Федоровичем» работать одно удовольствие, ибо это человек смелый, находчивый, с выдержкой.
У дверей квартиры-явки Игнатьев назвал пароль. Его встретил мужчина с аккуратно расчесанной небольшой бородкой. Он провел «гостя» в одну из комнат, широким жестом указал на кресло, приглашая сесть.
— Вы «Герман Федорович?» — спросил Игнатьев.
— Вы «Григорий Иванович?» — не отвечая, спросил незнакомец. Игнатьев утвердительно кивнул.
— Ну, а я «Герман Федорович», усмехаясь ответил тот, протягивая Игнатьеву руку.
Не скрывая своего недоверия, Игнатьев вяло пожал «го холеную руку. Бывало, придя на явку, подпольщик натыкался на полицию или на переодетых агентов. А этот... не провокатор ли? Больно уж аристократичен он на вид. Уж очень мало общего у него с тем решительным, суровым человеком, каким охарактеризовали в Боевом комитете «Германа Федоровича». Увидя по выражению лица пришедшего явно сквозящее сомнение, «Герман Федорович» спросил:
— Вы мне назвали пароль, и я ответил вам на него. Отчего же вы, в таком случае лишены уверенности?
— Разве это заметно?.. — И еще как!
— Знаете, я иным представлял вас, — признался Игнатьев.
Вялость и робость «Григория Ивановича» в свою очередь вызвали сомнение у «Германа Федоровича». Нужен ли ему такой человек?
— Прежде чем приступить к делу, я хочу предупредить вас об опасностях, подстерегающих нас на каждом шагу, — начал «Герман Федорович», не сводя испытующих глаз с Игнатьева. — Задача Боевой группы ЦК. большевиков — это добывать и добывать оружие для рабочих дружин. Работа у нас крайне опасная и, сами понимаете, к чему приведет провал.
— Меня могут повесить?
— Разумеется.
Игнатьев склонил голову и сказал тихо, смущенно.
— Я хочу подумать... Я готов умереть на баррикадах, но быть повешенным...
— Подумайте, — ответил «Герман Федорович» таким тоном, будто ничего другого, кроме повешения, не мог ему предложить.
Игнатьев вышел, не зная куда ему пойти. Что он мог сказать в Петербургском комитете, вернувшись ни с чем? Нет, нет, он не может явиться туда и сказать, что он струсил. Опозориться в такой момент — никогда! Походив немного и успокоившись, он вернулся обратно на явку.
— Я готов на все, что от меня потребует партия, и не побоюсь никаких опасностей!— виновато сказал он, глядя прямо в глаза «Герману Федоровичу».
Через некоторое время они стали близкими друзьями и открыли один другому свое настоящее имя:
— Николай Евгеньевич Буренин, — назвал себя «Герман Федорович».
«Король золы», подобно своему слуге Микко, нередко облачался в простое рабочее одеяние. Если хозяин обретал таким образом внешнее сходство со слугой, то слуга обретал внутреннее сходство с хозяином, который терпеливо просвещал Микко, готовя из него убежденного сторонника революции. Сходство между ними сказывалось еще и в том, что хозяин свободно говорил по-фински, а слуга — по-русски. Несмотря на мягкость обращения и. дружеское расположение Игнатьева, Микко не зазнавался, оставаясь исполнительным и преданным слугой.
Микко усердно помогал Игнатьеву совершать нелегальные перевозки, но главными помощниками его в этом: опасном деле были трое рабочих Сестрорецкого завода: хмурый, но проворный в делах Николай Александрович Емельянов, Александр Ильич Матвеев [1] и Тимофей Ильич Поваляев.
Через этих трех новых друзей Игнатьев завязал связи, со многими рабочими Сестрорецкого завода и путейцами: машинистом Дубовым, кочегаром Шоналковым, проводником Усатенко и многими другими.
1
Летом 1917 года Емельянов и Матвеев помогали Ленину скрываться от шпиков Временного правительства в Разливе. Впоследствии Емельянов стал директором Шалаша — музея Ленина (примечание автора).
Связи с рабочими укреплялись и расширялись с каждым днем, и «Григорий Иванович» не испытывал больше чувства неловкости, которое было у него прежде при встречах с рабочими. Ввиду изменения характера и места конспиративной работы — Ахиярви, Сестрорецк, «Григорий Иванович» потерял связи с Лодыгиным, со студентом Виктором, «Василием Ивановичем» и другими рабочими: Путиловского завода.
В Боевой группе очень ценили «Григория Ивановича» за его умение привлекать к делу рядовых рабочих и с их помощью поставить перевозку оружия на широкую ногу. Игнатьев же уверял, что главная заслуга в этом рискованном предприятии принадлежит Емельянову, Матвееву и Поваляеву, которые вербуют ему новых людей, уже проверенных ими. Да, это были хорошие, надежные помощники. Игнатьев покупал для них старые сети, и они, под видом рыбаков, везли оружие морем в Сестрорецк, откуда его забирали рабочие Питера. Утлая, нагруженная оружием лодка исчезала во мраке ночи, или, если плавали днем, скрывалась в тумане, выбирая удобное время, чудом не тонула при ветрах и никто бы не отважился преследовать этих отчаянных смельчаков.
...Уже конец ноября, а санный путь все еще не установился. С Ладоги дует холодный промозглый ветер. Золу везут в подводах, а сами все пятеро, чтобы не окоченеть, шагают по извилистой дороге Териоки — Ахиярви. Переднюю подводу тянет гнедая «Лиза». Молодая, выносливая, она отлично знает дорогу к дому и идет без понукания.
Шагая рядом с Игнатьевым, Емельянов рассказал ему о последнем приключении на море:
— Поплыли мы третьего дня с сетями, чин-чином, как заправские рыбаки. Ночь... Лодка полна оружия. Прожектор с берега пошуровал темноту над морем и зацепил нас. Мы тут же кинули сети. Они, ясное дело, увидели — рыбку ловим, отстали. Поплыли дальше, начал сгущаться туман, мы и заплутали. Было уже за полночь, когда мы напоролись на номерной островок. «Стой, кто плывет» — заорал постовой. Ну, думаю, каюк нам. Тимофей Ильич ответил часовому крепким русским словцом: «Не видишь, что ль, такой-сякой — кто плывет?» Часовой будто понял и обиделся: «Так бы и сказали, а то, может, контрабандисты». Словом сказать, миновали таким манером беду и доставили оружие в Сестрорецк.
Рассказ Емельянова понравился Игнатьеву. Он попросил его рассказать еще что-нибудь.
— Один судейский присяжный снял дачку у финна, — начал вместо него Матвеев, — изба была неказистая, да виды окрест были хороши, а присяжный уважал природу. «Приготовь дачку, — сказал он финну, — в субботу вечерком приедем с супругой». Мужик подремонтировал горницу, оклеил стены свежей бумагой и стал ждать. Супруги явились в субботу вечерком и легли в потемках спать. Утром присяжный проснулся, глянул на стену и глаза у него полезли на лоб. Перекрестился со страху, вскочил, кинулся в одних подштанниках во двор к хозяину и орет: «Мерзавец, крамольник, бунтовщик! Я тебя заживо сгною в карцере! Чем ты, дьяволово отродье, стены оклеил?» Финн опешил и, запинаясь, говорит: «Бумагой оклеил, ваше степенство, бумагой... для приятности.» «Какая же это приятность? Все стены в революционных прокламациях! Провокатор, душегуб!» Тут финн стал белее бумаги, упал на колени и взмолился: «Пощадите, добрый господин, я олух неграмотный, в поле тюки с бумагой подобрал, думал в хозяйстве пригодится». А это были мои тюки, — заключил Матвеев. — Зимой, спасаясь от погони, я зарыл тюки с литературой в снег, а сам удрал на санях. Позже вернулся, поискал их — нету литературы.