Время не ждёт
Шрифт:
Жители швейцарских деревень вели тихую примерную жизнь, стараясь не терять зря времени. В полдень крестьянки несли на головах громадные корзины с едой для мужей, работающих в поле, и на ходу вязали чулок. Без дела швейцарцы не проводили ни одной минуты, но и не торопились в труде. По гладким асфальтированным дорогам чинно плыли омнибусы и кареты, снабженные тормозными рычагами. Лошадям не позволялось прибавить лишнего шагу, чтобы не растрясти какую-нибудь богатую английскую туристку. Русского же человека раздражала эта монотонная, построенная на мелком расчете, лишенная душевных волнений жизнь.
— Разве это жизнь?—с досадой говорил Сагредо.— Нет, такая жизнь не по нас. Мы живем хуже, но интереснее.
— А не кажется ли вам, Николай Петрович, что в педантической неторопливости, степенности, антипатичных нашему душевному складу, есть что-то, унижающее народ?.. Да, вы правы, мы пока живем хуже их, но когда придет пора лучшей жизни, мы и тогда не станем жить так, как они живут. Смотрите, как они осторожно ездят по гладеньким дорогам да притормаживают. Смотреть ведь противно, — сказал рассерженно Игнатьев.
Сагредо глянул на него и, улыбаясь, спросил:
— Вы всегда были практиком-прозаиком, Александр Михайлович, и теперь я диву даюсь, слушая ваши столь возвышенные речи. Что это на вас накатило?
— Наглядишься вот этого, так накатит. Уж очень бережно, до тошноты бережно относятся к себе люди в этой стране. А страна-то какая! Иной раз посмотришь на скопление ее гор, на бездну ущелий, буйные реки, нависшие над пропастью суровые скалы, снежные обвалы, черные громады туч, послушаешь вой горных ветров и кажется, что земля и небо разбушевались, взбунтовались против застывших порядков природы. А люди — покладистые, как байбаки, живут невозмутимо, мелкими утробными интересами. И невольно напрашивается сравнение: у нас в России природа не вздыблена, спокойно величавы ее просторы, не очаровывает взора туриста хлипкое, серое петербургское небо, но у нас непокорны люди, вздыбился народ — искатель правды, бушуют по всей стране стачки, и в городах алеют не розы, а кровь человеческая.
— Да вы, дорогой мой Александр Михайлович, заговорили, как истинный поэт, — воскликнул Сагредо. — Не подозревал я за вами таких способностей... Только, видите ли, швейцарцы не виноваты в том, что у нас алеет кровь, а не розы...
Друзья расплатились с извозчиком и направились к пристани Женевского озера, прибрежная красота которого поразила Игнатьева. К берегу причалил пароход и по трапу начали спускаться праздно шатающиеся буржуа всех стран. При взгляде на них, на их самодовольные лица, Игнатьев почувствовал себя как-то нехорошо.
— Тоска! — произнес он вслух. — Вам не тоскливо в этой стране, Николай Петрович?
— А, знаете, я ожидал этого вопроса. Для русского человека здесь хороши первые впечатления, нахватанные проездом, а потом вас начинает одолевать тоска по родине, — ответил Сагредо.
— Все красоты этой страны я отдал бы за маленький уголок, где хоть немного Русью пахнет. Неужели в Европе нет такого уголка? — шутя спросил Игнатьев.
Оба помолчали. Неожиданно Сагредо хлопнул _себя по лбу, провел рукой по густой черной шевелюре и, задержав ее там, сказал радостно-возбужденно.
— Послушайте, Александр Михайлович, есть в Европе такой уголок, хотите поедем туда?
Игнатьев заинтересованно поднял брови.
— Поедем на остров Капри к Максиму Горькому. В этом человеке, брат, не то что уголок, целая Россия вмещается. Стоя рядом с Алексеем Максимовичем на берегу моря, мы почувствуем запах Волги. Поедем!—уговаривал Сагредо.
— Идея прекрасная, только как я поеду? Денег в кармане пять рублей осталось, — сказал Игнатьев.
— Вы думаете, я богат? Мы с Соней живем на деньги, которые она получает от отца, — 35 рублей в месяц.. Из этой же суммы платим за учебу... Э, давайте-ка поедем на велосипедах. Получится почти бесплатно, — предложил Сагредо.
Через несколько дней Игнатьев и Сагредо крутили педали велосипедов, взятых напрокат. Имевшийся у них наличный «капитал» составлял на русские деньги: двадцать рублей — ничтожная сумма для путешествия. Вся надежда была на Михаила Александровича, которого сын просил выслать в Милан или в Рим рублей сто.
В городке Бриг, сдав велосипеды на почту для доставки их в селение Гондо, лежавшее за перевалом, друзья двинулись дальше по Симплонской дороге пешком. Они выбрались на тропинку, поднимавшуюся вверх зигзагами. Симплонского гребня, на высоте 2010 метров, достигли через несколько часов. Переночевав в убежище туристов, утром снова отправились в путь, В селении Гондо они получили велосипеды и вскоре пересекли границу.
Деньги быстро таяли. Игнатьев и Сагредо расходовали их очень бережно, питаясь у крестьян и ночуя бесплатно. В Милане поспешили на почту. Перевода небыло. Деньги иссякли, а до Рима было еще далеко. Кормились где и как придется. Наконец, добрались до Рима. Сразу же зашли на почту. Игнатьев подпрыгнул от радости, когда чиновник почты сообщил, что на его имя получено сто рублей, и тут же выдал их итальянскими лирами.
Поев и отдохнув, пошли осмотреть Колизей, побывали на развалинах Капитолия и Форума. Игнатьев уговорил Сагредо посетить на берегу Неаполитанского залива знаменитый аквариум морских звезд, морских коней, омаров, электрических скатов, осьминога, акулу, меч-рыбу и других чудищ подводного царства.
Скалистый остров Капри, покрытый буйной растительностью, сказочно выступал над синей гладью моря. С одной стороны скалы почти отвесно громоздились над морем, а с другой — зеленеющие склоны горы, усыпанные роскошными виллами и обыкновенными домиками, полого спускались к берегу моря. На берегу каждый итальянец знал «сеньора Горки». Дорогу к вилле Серафина, где жил писатель, Игнатьев и Сагредо нашли быстро.
Мария Федоровна сразу узнала обоих, радушно встретила их и предложила присесть на балконе.
— Алексей Максимович находится на море. Он любит проводить время с рыбаками, послушать их песни, — сказала она.
Гости расспрашивали Марию Федоровну о путешествии в Америку. Горький долго не возвращался. Она хотела, было, послать за ним мальчика-итальянца, но им захотелось самим пройтись к морю и поговорить там с Алексеем Максимовичем. Друзья увидели Горького в лодке с тремя рыбаками недалеко от берега. Он был одет в белую рубашку с распахнутым воротом, голова была побрита. Алексей Максимович заметил приезжих и приставил ладонь к бровям. Узнав Сагредо, он улыбнулся. Торопливыми жестами Алексей Максимович попросил рыбаков плыть к берегу. Игнатьев и Сагредо почувствовали, что их приезд обрадовал писателя, и заволновались. Горький надел на голову шляпу из морской травы, выбил из мундштука остаток папиросы и положил его в карман, освободив руки. Едва лодка коснулась берега, Горький шагнул на камни и пошел навстречу землякам с протянутыми вперед руками.