Время не ждёт
Шрифт:
Сквозь шорох деревьев и шум речки он услышал восторженные взвизги ребят и обернулся. Шура и Федя стояли по колени в воде в одних трусиках. Речка в этом месте была пошире, мельче и протекала спокойно. Мальчики по локти опустили руки в воду, хватая на дне рыбу и с радостным визгом бросали ее на берег.
— Держи, держи, Федя!
— Уф-фрр, ух, какая студеная вода!
— Да ты хватай, растяпа, хватай скорее, ну!
— Хватаю, поймал, поймал, во!
И рыбка, серебристо сверкая на солнце, шлепалась о камни и беспомощно билась. Михаил Александрович был озадачен: каким же образом эти маленькие фокусники берут, не ловят, а именно берут, голыми руками рыбу прямо из реки? Он зашагал к детям вдоль высокого берега, снедаемый острым любопытством. Между тем ребята только входили во вкус. Резвые выкрики их прерывались звонким смехом, вызванным очередной удачей. Что-то подкупающее, заразительное было в этой чистой, как брызги воды, детской радости. Михаил Александрович вдруг почувствовал себя мальчишкой и, приложив ладони трубой к губам, озорно закричал:
— Эге-ге-е-ей, Шура, Федя! Что вы там делаете? Примите и меня в компанию!
Ребята разом вскинули головы и увидели в тени березы отца.
— Папа, папа! Мы лабиринт сделали, — запрыгав, кричал Федя.
— Какой лабиринт?— не поняв сына, спросил отец.
— Как у царя Миноса, — ответил Шура.
— Ого!— понимающе поднял брови отец, затем бочком, с трудом соблюдая равновесие, спустился по крутизне берега к ребятам.
— Как же ты сообразил это, Шура?
— Так... Я подумал: Тезей вон какой был умный, а без нити Ариадны не смог бы выбраться из лабиринта. А рыба глупая, без нити Ариадны тем более не выпутается из лабиринта.
— Ах, умница, ах, какой ты молодец!— произнес Михаил Александрович, чувствуя, как сердце переполняется родительской гордостью.
Теперь он отчетливо увидел, что речка перехвачена валом из камней и гальки, поднятым выше уровня воды. Шагов на восемь в длину и на всю ширину речка была разбита на каменные клетки с узенькими входами и выходами. Рыба, идущая по течению, попадала в лабиринт и блуждала по запутанным ходам. Шура и Федя строили лабиринт несколько дней. Как они и рассчитывали, за ночь в клетки лабиринта попало много рыбы. Братья загораживали выходы, запирая свою маленькую жертву с тесной клеточке, и после короткой борьбы ловили ее. Если рыба ускользала, то они настигали ее в соседней клетке.
Желая блеснуть своей ловкостью перед отцом, Шура и Федя вновь заработали. Высмотрев очередную жертву, они шарили руками и бросали добытую рыбку к ногам сияющего от удовольствия Михаила Александровича. Захваченный азартом детей, он начал давать советы, кричал, по-ребячески волновался. С шумом летели брызги воды, отчего ребята визжали и еще больше смеялись. Смеялся и Михаил Александрович, задрав бородку и трясясь всем телом.
Рыбу подали к обеденному столу. Она была мелкая, но, как показалось Шуре и Феде, очень вкусная. Зажарены были пескари и карасики, но их называли тезейками, несчастными тезейками, попавшими на сковороду за неимением нити Ариадны.
Зима. В 10-й классической гимназии на улице Первая рота идут уроки. За окнами густо падает снег. Законоучитель протоиерей отец Виссарион Некрасов рассказывает ученикам третьего класса о премудростях закона божия.
— Вера без дела мертва есть!— говорит он, поглаживая седую бороду.— Ты должен любить бога, сотворившего тебя; во-вторых, люби ближнего, как самого себя, — продолжает законоучитель, перечисляя дела, без которых «вера мертва есть»;—не делай другому того, чего не хотел бы, чтобы сделали тебе. Благословляйте тех, кто обижает вас, ибо что за заслуга любить только тех, кто вас любит, так все язычники поступают, вы же любите тех, кто вас ненавидит...
Класс слушает молча. Один Толя Белоцерковец, сидящий за одной партой с Шурой Игнатьевым, кощунственно фыркает:
— Чудеса, — говорит он, — у тебя кто-нибудь оторвет нос, и ты за это люби его. А потом, что это значит: люби бога, сотворившего тебя?.. Выходит, не только Адама и Еву, но и тебя бог сотворил, и меня сотворил... А знаешь что, Шура, скажи батюшке про обезьяну, посмотрим, что он скажет.
Игнатьев усмехнулся.
— А слабо́, — подзадоривал Толя, толкая друга локтем.
— Захочу, так скажу.
— Не скажешь!
— Скажу!
— Не скажешь, духу не хватит, — искушающе нашептывал Толя.
Игнатьев упрямо насупил брови и поднял руку.
— Вот и скажу, на зло тебе скажу, — произнес он, бледнея, и обратился к священнику:— Я читал книгу, в которой говорится, что люди от обезьяны произошли...
Отец Виссарион глянул на гимназиста из-под густых насупленных бровей и пробасил:
— Не пристало тебе читать богомерзкое сочинение отступника христовой веры!
Шура несогласно качнул головой, возразив:
— Нет, ее написал знаменитый ученый... Законоучитель решительным жестом остановил гимназиста.
— Мы с тобой поговорим об этом отдельно, после уроков, — сказал он.
Во время перемен Шура нарочно попадался на глаза отцу Виссариону, но тот забыл или делал вид, что забыл об обещанной беседе. В конце концов Шура напомнил о ней сам, встретив священника на крутой лестнице школы.
— Вы думаете, я забыл о вашем обещании?—спросил мальчик лукаво.
— Хорошо, Игнатьев, мы побеседуем. Приходи ко мне в субботу к восьми часам вечера, — с напускной любезностью ответил священник.
В назначенный день Игнатьев нарядился в новый мундирчик гимназиста, надел серо-голубую шинель со сверкающими пуговицами и отправился к отцу Виссариону. Квартира протоиерея находилась в доме, смежном со школой. Отец Виссарион хорошо относился к. Шуре, и все же, когда он медленно и неохотно поднимался по лестнице, им вдруг овладела робость. Дверь отворила служанка, и гимназист растерянно замешкался.
Вся передняя была увешана шинелями чиновников, офицеров, мужскими и дамскими шубами. Из глубины квартиры доносились оживленные голоса, перебиваемые взрывами смеха. Шура потоптался на месте и пробормотал удивленной служанке:
— Извините, кажется я ошибся этажом, — и хотел дать волю ногам, но был остановлен голосом законоучителя.
— Нет, Игнатьев, не ошибся, разденься! Священник пригласил маленького атеиста в субботу, забыв, что это день именин попадьи. Он ввел мальчика в просторную комнату, где за длинными столами, загроможденными графинами, бутылками, тарелками и вазами с едой и фруктами, расположились гости. Сверкая орденами, нашивками, перстнями, браслетами, мужчины и женщины с любопытством оглядели стушевавшегося гимназиста. Выручила сама именинница, полная сияющая попадья, усадив Шуру на свободное место в конце стола.