Время не ждёт
Шрифт:
Под утро Игнатьев сообразил, что проведя ночь в муках раздумья, он настолько измотался, что печать пережитого послужит уликой против него. Пройдоха Тунцельман все заметит. Игнатьев решил поспать часа два, но так и не смог сомкнуть глаз. Мысль о том, кто будет и что будет на очной ставке, тяжелым прессом давила на мозг. Утром он сделал гимнастику, чтобы несколько восстановить силы. Затем попросил у надзирателя кружку холодной воды, долго* и экономно умывался, пытаясь придать себе свежий вид, особенно долго мыл красные опухшие веки. Окончив умываться, Игнатьев выпил кружку жижи, называемой чаем, сел на койку и зябко повел плечами. Почему-то от чая не стало теплее. Сидел, потупив глаза, считал бесконечные минуты, оставшиеся до очной ставки. Каждый раз, когда шаги надзирателя приближались к его камере, сердце замирало. Игнатьев вставал, готовясь идти, потом снова садился, думая все об одном и том же. Кто же он? Кто же предал его?
В 11 часов дня Игнатьева, наконец, вызвали. Придя к следователю, он отказался дать показания.
— Тэкс-тере-тэкс! В таком случае... Конвойный! Свидетеля!
В ожидании «свидетеля» Игнатьев деланно спокойно рассматривал новый голубой мундир Тунцельмана, идеально сидящий на его гладенькой фигуре, и ослепительно сверкающие пуговицы с двуглавыми орлами. Окончив обзор внешности своего врага, Игнатьев перевел взгляд на папку с делом, на огромную стеклянную чернильницу, на тумбочку с графином, к которой были приставлены «винчестер» и «манлихер». Наконец, два жандарма ввели странно озирающегося по сторонам «свидетеля», усадили возле стола и ушли. Усатенко! Слава богу, хорошо, что не Микко.
— Узнаете, господин Игнатьев?
Да, это был Усатенко, бывший проводник, ставший канониром батареи, где служил Игнатьев. Списки батареи и солдаты могли подтвердить, что Игнатьев и Усатенко знакомы. Отрицать знакомство было бы нелепо.
— Он очень изменился, но я узнаю его, вместе служили.
— А до службы в бригаде не встречались с ним? Усатенко возил оружие, но ни о каких складах оружия он не знал. Камень свалился с сердца.
— До службы я его не встречал, — ответил Игнатьев.
— По вашему заданию он перевозил оружие через границу?
— Это он говорит, полковник? Хотел бы знать, по каким побуждениям клевещет на меня этот мерзавец! — вспыхнул Игнатьев.
— Карау-у-ул, убивают!!! — дико заорал Усатенко и бросился из комнаты...
Жандармы схватили провокатора в коридоре. Он сопротивлялся, но в конце концов, притих, сел на стул и сжался в комок. Щуплый, запуганный, с бегающими, расширенными страхом глазами, он испытывал животный ужас перед всеми.
— Скажите, Усатенко, что вас так испугало?—спросил Тунцельман как можно мягче.
— Муха улетит, а я большой, меня все заметят, — ответил провокатор.
— Какой вы вздор мелете, Усатенко? — возмутился полковник.
— А я покачусь колесом...
Игнатьев и полковник недоуменно переглянулись. Тунцельман решил, что, боясь связей Игнатьева с внешним миром и мщения его друзей, Усатенко начал симулировать сумасшествие. Взглянув на него в упор, полковник спросил, повышая голос:
— Вы не бойтесь его и оставьте свое шутовство Говорите о деле, Усатенко! Господин Игнатьев поручал вам везти оружие?
— Кашу маслом не испортишь...
— Бросьте дурачиться! Игнатьев давал вам эти винтовки?
Усатенко замолк, опустив широко раскрытые, безумно блуждающие глаза. Молчание.
— Я у вас спрашиваю!
Молчание. Только еще больше сжался в комок.
— Чорт побери, да заговорите вы, наконец?! — загремел всегда выдержанный Тунцельман, стукнув кулаком по столу.
Провокатор разжался, как пружина, подпрыгнул, лицо нервно исказилось, глаза заметались в орбитах, блеснули огнем безумного гнева. Следователь и арестованный вздрогнули, насторожились, но было уже поздно. Усатенко рывком схватил чернильницу и со страшной силой ударил ею о бронзовую подставку. Разлетелись брызги. Мундир и лицо Тунцельмана запятнались чернилами. Один ус его выкрасился в фиолетовый цвет.
— Конвойный! — заревел взбешенный полковник. В кабинет ворвались жандармы.
— Карау-у-ул, режут, убиваю-у-ут! — взвыл Усатенко, сопротивляясь жандармам изо всех сил. Он разорвал бумаги на столе, разбросал вещи, опрокинул тумбу и разбил графин со стаканом, свалил стулья и кресло. Прижавшись в угол, полковник, чертыхаясь, вытирал лицо платком. А Игнатьев наблюдал за борьбой сумасшедшего, радуясь потасовке.
Наконец, жандармы уволокли Усатенко. Минуту следователь и арестованный молча глядели друг на друга. Надушенный платок полковника был весь в чернилах. Первым заговорил Игнатьев.
— Я не понимаю, полковник, почему этот фарс с шизофреником вы назвали очной ставкой...
— Кто же мог ожидать, господин Игнатьев? — оправ дываясь, промолвил Тунцельман.
— Однако я-то знал, что нормальный не пойдет с показаниями против человека, у которого нет никаких преступлений.
— Рано торжествуете, господин Игнатьев. Мы еще вылечим его... Ччоррт! Пропал новый мундир!
...Попав в руки охранки и насмерть запуганный. Усатенко согласился стать провокатором. Первой своей жертвой он наметил Игнатьева. Чтобы вновь войти к нему в доверие, Усатенко с помощью охранки стал канониром батареи. Когда он узнал, что Игнатьева арестовали без его доноса, решил «наверстать упущенное» и побежал в жандармское отделение. Там он назвал системы оружия, которые, будучи проводником, перевозил по заданию Игнатьева. Тунцельман выписал со склада охранки винтовки названных систем и поставил их за ширму.
Лечить сумасшедшего провокатора Тунцельман привлек лучших петербургских психиатров. А Игнатьева перевел в тюрьму Кресты. Около полугода возились врачи с Усатенко и, наконец, признали себя бессильными. По объяснению светил медицины эта неизлечимая болезнь возникла в результате мании преследования, боязни, что родственники или друзья человека, которого предал Усатенко, убьют его. На вопрос Тунцельмана о том, как же мог так внезапно заболеть Усатенко, когда накануне он был совершенно здоров, психиатр ответил, что любой человек может вечером лечь в постель здоровым, а утром проснуться буйно и неизлечимо помешанным.
Разговоры и ехидные смешки о сумасшедшем свидетеле среди коллег Тунцельмана действовали на него угнетающе. Мундир он сменил, промыл усы, но престиж он мог восстановить только доказательством вины Игнатьева, а из-за болезни Усатенко все рушилось. Скрежеща зубами, Тунцельман отпустил Игнатьева на волю «за ненахождением улик».
Узнав, что сына освобождают, Михаил Александрович поехал на извозчике к тюрьме. Когда отец подъезжал к Крестам, Александр уже выписался и шагал вдоль высокой тюремной ограды. Завидя издали сына, старый магистр соскочил на ходу с пролетки и побежал к нему навстречу, радостно крича: