Время Полицая
Шрифт:
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.
– Я сейчас плакать начну, - сказал Вадим.
– А дело было так, - пояснил Рома, показав пальцем в пол: - У Иосифа здесь жила одна девочка...
– В "Корчме"?
– Не, - улыбнулся студент, - на Васильевском острове. Он приходил к ней с улицы Пестеля...
– Знаю, - кивнул Вадик. – Знаю, где Пестеля.
– Но у него не было денег. Поэтому она его игнорировала.
– Девчонка?
– Ага. Поэтому он приходил умирать. Пять лет ходил.
– Ого!
– ... "Зная мой статус, моя
– Кто?
– Иосиф. Ходил... Потом умер, и уехал в Америку.
– Как-как?
– А вот так, - отрезал студент и с вызовом уставился в лицо Романова.
Вадим вдруг вспомнил Иосифа Блана:
– Какая у него была фамилия?
– Я сомневаюсь, что его фамилия тебе о чем-то скажет, - с миной интеллектуального сноба проворчал Рома.
– Не понял?
– Ты прилетел из другого мира, Вадя. Человек, который отдает в пивнухе триста баксов, - прости - не наш человек. Ты можешь напялить на себя бомжовский плащ, купить умную книжку, не стричься, не мыться, но ты так и останешься сытым, Вадя...
– Я?
– опешил тот.
– Ты сытый, - кивнул Рома. Неожиданно его глаза дико сверкнули, голос болезненно сорвался и прошипел: - Ты даже не сытый - ты сытенький! Сытенький!
– О, ля-ля!
Вадим понял, что пора уходить. Друган Рома перебрал и решил навесить на благодетеля, унизившего его достоинство дармовой выпивкой, все свои комплексы. Чтобы не обострять отношений, Вадик пожелал студенту успехов и отправился на Университетскую набережную, к темно-синему фасаду, что напротив Медного всадника, слева от египетских сфинксов и прямо над заледеневшей речкой Нева.
14
Это было сродни пытке на девятом круге преисподней. Восемь вечера. Обстановка на третьем этаже филологического факультета такая: одна-единственная аудитория, в которой все еще горит свет, и две полуживые души: Настя и профессор Аркадьев. Она сдает зарубежную литературу - он принимает. Все однокурсники Насти разошлись по домам в районе шести вечера.
Красноречиво взмахнув рукой, Аркадьев взглянул на часы:
– Голубица, мы полтора часа бьемся над одним и тем же вопросом, с меня уже пот льется! Вы собираетесь здесь ночевать?
– Нет-нет, - ослабевшим голосом пробормотала Настя.
– Что... что вы хотите, чтобы я сделала? Ставьте четверку, на пятерку я уже не рассчитываю.
– Она решила сдаться.
Профессор с сочувствием покачал головой:
– Речь идет о том, что я собираюсь поставить вам двойку.
– Двойку?!
– Ага.
Право, Настя была уверена в приличной оценке: содержание билета бедняжка изложила так, что от зубов отскакивало. Но отскакивало только первые десять минут. Потом Аркадьев втянул ее в какой-то изнурительный базар о грешниках и праведниках Данте Алигьери, совершенно обескровивший девушку, так что на втором часе общения с этим извергом она не смогла бы вспомнить, на какой станции метро живет, не говоря уже о точном месте встречи Данте Алигьери с божественной Беатриче, которого от нее страстно домогался экзаменатор последние сорок минут.
– Ставьте двойку, - безвольно согласилась Настя.
Профессор отрицательно помахал указательным пальцем.
"Противный!" - подумала Настя. Еще вчера обожаемый ею Аркадьев сегодня сидел перед ней с видом прокурора, словно ты убила, ограбила и совершила все чудовищные мерзости разом, и демонстрировал девушке самые отвратительные грани своего характера: склонность к издевательству, садизму, интеллектуальному изуверству. Лишь сейчас до восемнадцатилетней студентки, тупо строчившей его лекции, стало доходить, за что ненавидит краснощекого Аркадьева сушеная университетская профессура: всех, у кого не достаточно активно варятся мозги, он пунктуально гравировал в списки личных врагов. Насти пока в этом списке не было. К огромному ее сожалению. Ибо, прими он ее за козюлю, она б уже сидела в кинотеатре "Спартак" и смотрела очередной фильм Фасбиндера.
"Может, ты голубой?" - подумала Настя и сказала:
– Вы поставили двадцать шесть троек, профессор...
– Хотите, чтоб я и с вами так поступил?
– Уже да.
– Двадцать шесть! Как трогательно, что вы подсчитали. А сколько пятерок?
– Одна.
– У Парамонова?
– Да.
– Каков ваш вывод?
Настя нервно дернула плечом и честно опустила глаза:
"Да провались ты! Не знаю!"
– Это говорит лишь о том, голубица, - заявил Аркадьев, - что у вас на курсе двадцать шесть дегенератов - идея встречаться с ними снова меня удручает. Если б я располагал уймой терпения, я бы поставил им двойки. А Парамонов - умница, подает надежду на свет в конце тоннеля. Что ж...
– Он вновь обратил внимание на часы:
– Постараемся не уходить от предмета. Тройки вам все равно не видать, а насчет вечернего чая с блинами - все в ваших руках. Вы помните, как выглядела Беатриче, когда ее увидел Дант?
Сжав кулаки от раздражения, Настя ответила:
– Она выглядела эффектно.
– Да что вы?
– А что?
– Настя смело устремила в постоянно прыгающие глаза экзаменатора двух серых ангелов за стеклами очков.
– Нигде ведь не сказано, что от Беатриче разило перегаром и табачиной, что она была перезрела или мужеподобна, носила платье старшей сестры с дырками на коленях... Она наверняка была обеспеченной девушкой, вовремя вышла замуж.
– Наверняка, - задумчиво согласился профессор.
– Наверняка. Так, где они встретились?
– У Люцифера.
– Вы путаете.
– Думаете, если б Дант не встретил Беатриче, она бы когда-нибудь попала в книгу с хорошим концом?
– Не думаю, - усмехнулся профессор.
– Так-так...
– Любовь всегда начинается внизу, - обосновала студентка.
– Лишь потом, по памяти, ее тащат выше: в рай, на небо, на облака.
– В каком-то смысле...
– С неба открывается совсем иная панорама. Данте он полюбил Беатриче на земле, а не на небе.
Аркадьев удовлетворенно кивнул. Кажется, Настя попала в точку и угадала, что от нее требуется:
– Полюбил и убил, - продолжала она. – Ну, чтобы не мучилась. Отправил на небо.
– Где вы это вычитали?
– Вы же сами рассказывали, как она его прокатила, - вышла замуж за романского бюргера. А он взял и...
– Настя выпрямила указательный палец дулом пистолета и громко щелкнула пальцами.
Профессор вздрогнул: палец студентки и серые глаза смотрели на него.
– Ясно?
– Настя с наглой улыбкой опустила руку: - Он никому не мог признаться, что убил девушку, которую любил, и всю жизнь мучился: то сделал - не то сделал?