Время собирать камни
Шрифт:
Сенька держал сестру за руку, чтобы она не боялась. Хотя на самом деле страшно было ему. Страшно от звука гулких шагов по коридору, от серо-зеленых стен, от какого-то непонятного запаха… Он подумал о том, что Мишка будет жить здесь шесть лет, и его передернуло. «А ведь меня могли бы… тоже…» Он побледнел и сжал Женькину руку.
— Ты что? — дернулась Женька. — Сень, не бойся.
— Да не боюсь я…
Когда Мишку ввели, Женька
— Сенька, дай обниму тебя! Что стоишь, дурак, с постной миной? Ну, как мамка, как батя?
— Батя нормально, мать тебе посылку передала. — Сенька не стал говорить, что мать болеет все сильнее, а отец ходит по непривычной городской квартире, как привидение. — Миш, как сам-то?
Мишка отпустил обоих и повернул Женьку лицом к тусклой лампочке.
— Женек, ты хоть бы губы начала помадой подмазывать, а то ведь так замуж и не выйдешь.
— Да ну тебя, Мишк, тебе все шуточки. Не хочу я замуж. Как ты, расскажи…
Мишка перестал улыбаться и сел на стул.
— Как я? Да нормально, в общем-то. Конечно, как вспомню… Сны всякие снятся, и вообще… За что человека угробили? Какие мы с тобой дураки были, Сенька, только здесь я понял. Вот когда вспомнил все, тогда и понял. Как там Тюркины сейчас?
— Нормально, Миш, только почти не видимся. Мать собирается в Москву их отправить учиться.
— Понятно, что в Москву, куда ж еще. А Андрюха?
— Андрюха в Москве, его родители положили в какую-то больницу. У него вроде воспаление легких, но неопасное. Приедет, наверное, на следующий год.
— Слушай… — Мишка запнулся, но продолжил через секунду: — А Витька где?
Сенька помолчал, переглянулся с Женькой.
— Что в гляделки играете? Где он?
— Не знаем, Миш, — ответила Женька.
— Что, так и не объявлялся? Свалил в свою Болгарию, и с концами? Даже к вам не заходил?
— Нет, Миш, мы его не видели. И в Калиново он не приезжал после нашего отъезда.
Мишка сжал зубы и выругался:
— Сволочь, поэт хренов! Нас подбил, а сам в кусты!
— Почему поэт? — не поняла Женька.
— Потому что стихи хорошо читает, с выражением. Вот гнида! И ведь читал-то как, аж за сердце взяло.
— А про что стихи-то? — недоумевала Женька.
— Да что-то про то, как люди умирают из-за наркоманов. Одну строчку я запомнил: «Глаз не в силах увеличить шесть на девять тех, кто умер». А имя того мужика, который их придумал, забыл.
— Бродский.
— Чего?
— Бродский, — пояснил Сенька. — Слушай, Миш, о чем мы говорим, а?
— Про Витьку, мразь такую. Про стихи его долбаные.
— Нет, Миш, про что мы говорим? Про стихи какие-то… Чушь всякую… Как ты здесь, ты же ничего
Мишка помолчал.
— А я и не собираюсь говорить, Сень. Нормально. Люди живут, и я выживу. Мне как раз разговоры про вас всех куда нужнее, понимаешь? Потому что я вроде как с вами побывал, другого воздуха глотнул… — Мишка повысил голос. — Потому что мне думать нужно о том, как там Сашка с Колькой учиться будут и как вы вообще живете, а не о том, что я вот здесь, понимаешь, здесь, еще… столько лет буду!!!
— Басманов! — раздался голос от двери, и все трое вздрогнули.
— Я ничего, ничего, — пробормотал Мишка, словно в одну секунду ссутулившись. — Так что ты, Сенька, скажи, как ты поэта-то запомнил? Память у тебя вроде бы не больно хорошая.
— Знаешь, — Сенька слабо улыбнулся, — смешно. Я запомнил, потому что фамилия простая, от слова «брод». Ну, брод, понимаешь? Бродский — брод. Я так представил, будто мы раков ловим, а какой-то мужик стихи читает не пойми про что… Помнишь, как мы раков на Ветлинке ловили? Помнишь?
Сенька пытался поймать Мишкин взгляд, но тот сидел, опустив глаза в пол. Женька застыла рядом, ничего не говоря.
— Помнишь?
Мишка не отвечал.
— Ты помнишь?
Сенька отчаянно пытался получить подтверждение тому, что Мишка его слышит, и помнит, и что еще все будет — и раки, и Ветлинка… Брат молчал.
— Помнишь, Мишка?
Что-то застилало глаза, мешало видеть сгорбившуюся спину старшего брата. Сенька нагнулся к нему, обнял за плечи, хотел спросить еще раз, напомнить, как все было хорошо, даже когда батя уже заболел, и как они под дождем бегали, и как палатку устанавливали, и как вечером домой возвращались босиком, но вместо этого у него вырвался отчаянный всхлип:
— Мишка!!!
Он опустился на грязный пол, уткнулся в колени брату и зарыдал. Мишка попытался погладить его по голове, сказать, что все будет нормально, но губы дрожали, не слушались, и он никак не мог выговорить то, что нужно. Женька, молча стоявшая рядом, вдруг материнским жестом провела рукой по его щеке, и от ее жеста к горлу его подступило что-то, с чем невозможно было бороться. Мишка закрыл ладонью глаза, застонал, и через этот стон прорвался крик:
— Что мы наделали?! Сенька, что мы с тобой наделали?!
Обняв Сеньку, он прижался к его вздрагивающей спине и зарыдал. Женька стояла рядом и сухими глазами смотрела на обоих братьев. Слез у нее не было.
Тоня шла по тропинке, глядя в спину мужа, и на ее губах играла улыбка. Легкая ломота в теле была такой приятной, что теперь хотелось только одного — рухнуть в постель, на чистые простыни, натянуть на себя толстое ватное одеяло и спать, спать, спать… Проспать бы всю зиму, как медведи, подумалось ей. Проснулись, а уже весна. Хорошо!