Время своих войн-1
Шрифт:
208:
Человек в чужих делах - зрячий, в собственных - слеп. Тому, кто других ведет, такого не пристало. Не будь мелок и будь чист. Чужое людское позорище - смешно, собственное - лютая обида. Не делай людям обиды усмешкой.
209:
На каждое слово пошлину не удумаешь, человек будет говорить всякое. Положишь пошлину, тоже будут говорить, но самое дешевое. Иные разницы не заметят, но нужно ли дешевое подле себя?
Верь очам, а не речам. Глаза всегда открывай быстро, а рот не торопись.
210:
Сложно встать на какую-то сторону, когда стороны перемешиваются. Хочешь к войне охладеть? Понимай - с кем война, зачем и про что. О войнах заранее сговариваются - во сколько
– -------
От автора Александра Грога (комментарий ко второй части):
Первую и наиглавнейшую оценку каждому даю такую - является ли он человеком, с кем бы хотелось преломить хлеб за столом. Каждый писатель или историк, да и просто человек, к которому прислушиваются, хочет он этого или нет, проводник какой-либо идеи. Он либо служит идее разрушения России (таких сейчас подавляющее большинство), либо терпеливо складывает стену, подбирает камни, в том числе и те, которыми приходится отбиваться. Цинизм в моде, не все разрушители идейны, но равны тем, что стали на сторону врага. Рушить много легче, это еще и поднимает в собственных глазах, возникает ощущение собственной значимости, такое еще в "песочницах" пройдено. Волнующее ощущение - рушить "чужое". Но уничтожая и принижая ничего собственного не построишь - это мираж. Пустота человека - тоже идея - идея воинствующей пустоты. За столом в собственном доме преломляю хлеб с людьми наполненными, кому, и это как минимум, - "за Державу обидно"! Сегодня нам навязывают не историю России, а стряпают историю "уголовных дел", одновременно увязывая ее с проблемами, которые должны интересовать сексопатологов и психиатров. Являясь по сути газетчиками, а не историками, больные и извращенные, прыгают блохами, надергивают из истории больное и извращенное, шарахаясь от здоровых проявлений патриотизма, не замечая подвигов, тщательно изыскивая скандальное, порой и додумывая его, утрируя, дополняя, в меру собственной пошлости, вытаскивая лишь исторические анекдоты, старясь придать им достоверность, внушая, что они и есть история...
От автора Ивана Зорина (комментарий ко второй части):
Мы знаем, что смертны, и ведем себя так глупо. Для неудачников писать трудно Писательский хлеб горек и скуден, масло приносят лишь бестселлеры. Выводя строчку за строчкой, которые прежде терпеливо придумываю по ночам, я утешаюсь тем, что талант от Бога, а трудолюбие доступно всем. Проза, как известно, не тайга - сквозь нее продираться не станут, однако сегодня, когда для выявления будущего успеха книгу достаточно прочитать ребенку, я ощущаю себя несвоевременным, как зимняя муха. Мое кредо заключается в том, что мысли и образы - я осознаю всю условность подобного разделения - должны чередоваться. Хотя в моем творчестве первые, возможно, и превалируют - таков склад моего ума, и тут уж ничего не поделаешь... С одной стороны хороший писатель, как фокусник, отвлекает сюжетом, а эффекта достигает за счет художественных приемов, которые сводятся к умению выстроить предложение, с другой - слова, что стежки, накладываясь друг на друга, стараются залатать дыры, а потом выветриваются. В памяти остается лишь суть. Или пустота. К тому же мысли, которые мучают писателя и которыми он хочет поделиться, свободны, как волки в степи, а слова, как охотничьи псы, загоняют их по клеткам, чтобы убить...
Часть 3 - ВЖИВЛЕНИЕ
"Гражданин должен читать историю. Она мирит его с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках; утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и государство не разрушалось..."
Николай Карамзин "История государства Российского"
"Ужасы
Александр Грог "Этюды смысла"
"В истории народа, как и в истории отдельной личности, наступают моменты осознания самого себя, своего предназначения, своей судьбы. В такие мгновенья нации открывается неповторимый, присущий ей одной мир, и она замирает, ощупывая свое будущее, которое соткано из прошлого, беззащитная, как сбросившая кожу змея. Это вглядывание в реку минувшего в надежде увидеть свое всплывающее лицо, это необходимое осознание собственного бытия... оно опасно - в очереди к солнцу стоят другие цивилизации..."
Иван Зорин "Метафизика ступора"
Глава ПЯТАЯ - "СХРОНЫ"
(центр "ОГНЕВОЙ ПОДДЕРЖКИ")
ТРЕТИЙ - "Миша-Беспредел"
Дроздов Михаил Юрьевич, воинская специальность до 1990 - войсковой разведчик в составе спецгруппы охотников за "Першингами", в 1978-79 - проходил практическое обучение в Юго-Восточной Азии (Вьетнам, Камбоджа). Командировки в Афганистан. Был задействован в составе группы в спецоперациях на территории Пакистана (гриф секретности не снят). После официального роспуска группы проходил ежегодный курс переподготовки частным порядком. Штатный пулеметчик подразделения. Последние десять лет работал по контрактам в странах Африки и Азии.
По прозвищам разных лет:
"Миша-Беспредел", "Дрозд", "Малыш", "Мышонок", "Слон", "Экспресс", "Молотилка"...
ВТОРОЙ - "Сашка-Снайпер"
Сорокин Александр Алексеевич, воинская специальность до 1990 - войсковой разведчик в составе спецгруппы охотников за "Першингами", в 1978-79 - проходил практическое обучение в Юго-Восточной Азии (Вьетнам, Камбоджа). Командировки в Афганистан. Был задействован в составе группы в спецоперациях на территории Пакистана (гриф секретности не снят). После официального роспуска группы проходит ежегодную переподготовку в ее составе частным порядком. Штатный снайпер подразделения. Последние десять лет работал по контрактам в странах Африки и Азии.
По прозвищам разных лет:
"Сашка-Снайпер", "Сашка-Мороз", "Сорока", "Левша", "Левый", "Циклоп"...
АВАТАРА (парный псимодульный портрет):
Ульян Кабыш и и Куприян Желдак были мастерами своего дела. "Ну, ну, парень, - надевал петли на шеи Ульян, - бабы и не то терпят, а рожают..." "Обслужу по первому классу, - подводил к плахе Куприян, - и глазом не успеешь моргнуть..."
Городок был маленький, всего одна тюрьма, и палачам было тесно. Едва Ульян доставал веревку, как за спиной уже с мрачной решимостью вырастал Куприян, остривший топор. Перебивая друг у друга работу, они перебивались с хлеба на квас, и лишь после казней позволяли в трактире штоф водки под тарелку кислых щей. Их сторонились: женщины, указав на них детям, мелко крестились, мужчины плевали вслед. "Наше дело тонкое", - ухмылялся Ульян. "Выдержка в нем, как верный глаз..." - поддакивал Куприян.
Кто из них донес первым, осталось тайной. Но он скоро пожалел - обиженный не остался в долгу. Ульян обвинялся в измене, Куприян в хуле на Духа Святого. Клевета полилась рекой, затопляя горы бумаги, заводя следствие в тупик. Не помогли ни дыба, ни кнут - на допросах каждый стоял на своем.
"Ну что ты, как клоп - тебя раздавили, а ты все воняешь", - твердил на очной ставке Ульян.
"Прихлопнул бы, как таракана, - эхом отвечал Куприян, - да руки марать..."
Но до кулаков не доходило - боялись судебных приставов, привыкнув, чтобы все было по закону.