Время уродов (История Восьмого)
Шрифт:
Стрелок не понимал, как это встречаются люди... Люди?
– оборвал он себя.
– Ладно - шут с ними!
– пусть будут... люди. Ну, так вот, как это иные люди (включая настоящих - поправил себя) не могут жить проще? Вечно им препоны себе надо ставить!
"Не укради" - к примеру. Сказать кому такое в его районе, ведь засмеют. Или вот это - "не возжелай". Чего "не возжелай" толком не говорят - понимай, как хочешь... Даже на Хамелеона взглянешь, очень даже хочет возжелать. Этак никаких радостей в жизни не останется.
Слава тому Мэру, который запретил уличным
"Убий", если оно оправдано, конечно же, долг и обязанность каждого гражданина. Это еще в школе доходчиво разъясняется на конкретных исторических примерах, да перед глазами примеры ничуть не хуже - улица сама крепко учит. Но не усердствуй!
За время службы Восьмой крепко накрепко закрепил (въелось, как каждому, кто выжить хотел) - не мочи направо налево, а с разбором мочи, выборочно. С толком надо все делать, чтоб ни одной души сверх той, что прямым приказом выслано перед тобой навроде тропы, гати, по которой надо пройти. Человек от земли отрываться не должен...
Тут Восьмого мыслями повело. "Поплыл" Стрелок - давно не думал о Высоком. С госпиталя, пожалуй? "Человек от земли отрываться не должен..." до чего же хорошо сказано. Неужели, сам такое удумал? Надо же... И Стрелок еще раз смачно, со вкусом подумал: "Человек. От земли. Отрываться. Не должен!"
Вот в провинции категории Би-5 удумали строить что-то летательное, и теперь не Би-5 вовсе, а провинция Восьмого Разряда. А ниже восьмого уже ничего не может быть. Пока три четверти там не передохнут, так и будут в восьмых ходить. Метрополия дело знает. Каждому - свое.
Да - именно так, - порадовался еще одной умной мысли Стрелок. Каждому - свое!
И сообразил, будто озарение пало свыше. Встрепенулся.
– Сколько дней у нас? Готовить вас надо не так - по другому!
И не собирался ничего по этому поводу дополнительно объяснять.
Часть ЧЕТВЕРТАЯ: "Большой Ник"
ПОДЗЕМКА, 4-ая ЛИНИЯ
В подземке было привычно душно. Пахло жженым маслом. Казалось, оно было растворено в плотном воздухе, висело туманом и оседало не только на стены туннеля, но и на лица пассажиров. Все раздражало и особо дребезжащий, многократно отраженный от стен, лязг состава.
Восьмой был не в духе.
Хамелеон - дура!
– предложила перед выходом наложить грим и переодеть Стрелка в женское, чтобы не признали. Он, как услышал про эту мерзость, долго потом не мог успокоиться. Точно - дура! Нельзя так перед операцией мужика заводить, ему же сегодня стрелять. И не какие-то там зачеты, и даже не на Свалке, где большей частью премиальными рискуешь, а стрелять в баре у Большого Ника. А там, кто бы пострелять не пробовал - живым не выходил.
Перспектива...
И пассажиры раздражали. Пахли они. Восьмой от таких запахов, пока с уродами карантинил, напрочь отвык. Тут еще и дождик прошел наверху, и те, кому досталось под ним промокнуть, пахли особо кисло.
Уроды рассосались по вагону - им лучше знать, как под людей маскироваться - всю жизнь этим занимаются. Что-то скреблось, отвлекало. Предчувствия были дурные. Старался думать о хорошем.
– Иди светиться в тумане!
– т.е. "пошел ты на..." - это Слухач.
– Положи кулак в рот!
– т.е. "заткнись" - это Стрелок.
– Залепи себе дуло!
– т.е. "сам заткнись" - Слухач.
– Спрячься под стулом!
– т.е. "брысь под сраку" - это опять Стрелок.
Стрелок еще мстительно направленно свою мысль "додумывал", приукрашивал всякими подробностями, глядя прямо на Слухача. А когда он еще машинально "додумал" то, что они делали с местными зазнайками, там, в Южной провинции, сгоряча и приврал, тут Слухач зарделась и выскочила, как ошпаренная. Стрелок только сообразил, что подумал, так сам зарделся не хуже "Л-кардинала" - того самого, вареного, с клешнями...
Уговорил попробовать. Начал с того, что разложил машинки на столах.
– Вот! Бери и пуляй!
– Нельзя!
– А мы не в людей - в картинки.
Начал с простых картинок. Мастер сильно помог. И теперь стоял, ухмылялся.
– Вон, картину видишь?
Показал, что намалевал под линейку - черный квадрат на белом фоне.
Заржала.
– Квадрат вижу - картины нет. Ты что ли рисовал? На продажу?
И опять заржала, едва ли слезы не вытирая.
– Не нравится?
– спросил Восьмой.
– А что, должна?
И опять зашлась, слезы по лицу размазывая. Верно, нервное у нее. Картина Восьмому нравилась. Было в ней что-то глубокое. Решил при случае, белый квадрат нарисовать и посмотреть - как тот смотрится... на белом. Сам заржал.
– Ладно!
– сказал.
– Раз не нравится - продырявь его. Вот машинка.
Посерьезнела. Взяла машинку нехотя, двумя пальцами, чуть не уронила. Восьмой пристроился кисть держать, сам отщелкнул предохранитель, пальцы ей спусковые на планку положил.
– Жми помаленьку.
Сморщилась, нажала. Зажмурилась уже позже, после того, как бабахнуло.
– Не больно?
– Не... А я раньше думала, что в руку бьет сильно, а она только прыгает. Я еще, хорошо?
Выложила две. Потом три с другой, и руку ей уже не держал - сама. И еще.
– Пойдем, глянем?
Подошли.
Вязкий лист пластика отверстия еще не затянул, не успел. Восьмой развернул его обратной стороной, той, на которой был нарисован противный страж в муниципальной форме, с дырками, которые Слухач сама понаделала. Увидела - дошло, вот тут словно озверела - плевалась, топала ногами. Восьмой загляделся на это представление. Развернулся и молча ушел. Потом видел, подходила, совала просунула палец в дыру и пыталась заглянуть с одной и с другой стороны. Палец мыла тщательно, брезгливо. Думала. Ходила. Не отвлекал, не встревал. Приучил-таки стрелять в изображения. Потом и в макеты. И уже такие, что от людей не отличишь... Мастер увлекся, с каждым разом у него все лучше и лучше получалось, по рожам даже характер можно было определить, выслугу лет и то - есть язва или нет (это Лекарь сказал).