Время ушельцев
Шрифт:
Пожрав все, что могло служить ему пищей, огонь умирал, и воцарялась Великая Тьма. И это было кощунственно похоже на гайдновскую «Прощальную симфонию», ту самую, где музыканты, доиграв свои партии, один за другим гасят свечи и уходят…
Свечи гасли. На Земле становилось все просторнее. Россия была стерта с политической карты мира.
И все остальные государства — тоже. Даже те, на которые не упало ни одной бомбы, все равно были обречены.
Токио и Шанхай, Мадрас и Бомбей, Рио-де-Жанейро, Гавана, Кейптаун — все, все они будут сметены невиданными доселе ураганами. Тяжкие
Храм Сергия Радонежского корчился в пламени. Раскачиваемый огненными смерчами, мерно гудел бронзовый колокол.
Бамм! Бамм! Бамм!
Не на молебен он созывал. Ибо много служили молебнов, но это не помогло.
Бамм. Бамм. Бамм.
И не было под колокол венчания Агнца и Невесты Его. Ибо не в храме сочетались он, но в Духе и Истине. А те, другие, торопливо приготовившие себя — Агнец даже и не взглянул на них. Ибо те, кто называл себя апостолами, были лжецы, и церкви их суть собрания нечестивых.
Бам… Бам… Бам…
Раскаленный колокол звучал все глуше и глуше. Все, что он еще мог — это отпеть себя. И он пел, пел, пел, все более и более накаляемый адским огнем, пока, наконец, не разбился вдребезги, упав наземь с двенадцатиметровой высоты.
Все горело, рушилось, гибло. Все проваливалось в пустоту форм, давно уже лишившихся бессмертной своей сущности.
Да не будет!
— Смотрите! Падающая звезда! — радостно засмеялась Луинирильда, глядя в окно.
— Загадай желание! — толкнул ее в бок Митрандир. — Ого! Еще одна! И еще! Да какие яркие!
— Метеорный дождь? Сегодня? Да ведь этого не может быть! — Хугин, поперхнувшись чаем, торопливо схватил ватник и выбежал на крыльцо.
— Побежал звездочет звезды пересчитывать, — усмехнулся Митрандир. — Вот ему зимой тут будет раздолье! Таких звезд, как тут, над городом никогда… Эй! Кто там стол трясет? А…
Из-за горизонта быстро и плавно поднималось гигантское облако, полыхающее нестерпимо ярким огнем.
— Это же… — Митрандир, задохнувшись от ужаса, метнулся к противоположному окну, несколько секунд оцепенело смотрел в него, затем, будто очнувшись, схватил шапку и помчался на улицу, забыв закрыть дверь.
Когда-то, еще в детстве, он обломал головки у целой коробки спичек и засунул их в жестяной калейдоскоп вместо стекляшек. То, что он тогда увидел, запомнилось ему на всю жизнь. Костры, факелы, протуберанцы, кометы чертили свои причудливые пути, сходясь и вновь распадаясь в феерическом танце Огня.
Вон там, на востоке, полыхнул Корчев. Чуть дальше и ближе к северу — Пошехонск. А вон еще, и еще, и еще! В огненном калейдоскопе вспыхивали все новые и новые спички. Длинные тени перекрестили снег во всех направлениях. И каждый незатененный клочок полыхал так, что смотреть на него было невозможно.
А там, на западе, высоко в черном небе вырастал еще один ярко-огненный гриб — погребальный костер Тьмутаракани…
Женщины плакали в голос. Митрандир, не мигая смотрел в адское пламя, и по его щекам текли слезы. Больно видеть, даже издали, как горит дом, где ты провел много дней и ночей — пусть даже он и не принадлежит более тебе…
Облака, медленно угасая, становились черными. Зловещее багрово-алое зарево, охватившее добрых две трети неба, освещало их снизу. Земля все еще продолжала подрагивать, и из-за горизонта доносились далекие громовые раскаты.
— Если ветер переменится, нам конец, — почти спокойно произнес Ингвэ.
Митрандир вскинул голову. Ветер дул с юга, относя радиоактивные облака прочь от Воскресенского.
«А если не переменится, значит, еще поживем? — мелькнуло в его голове. — Да нет же, это… А, собственно, почему?»
— А я… так мечтала… ребеночка… хоть на руках подержать… — продолжала всхлипывать Лусиэн.
Митрандир огляделся. Да, все правильно: шесть мужчин и шесть женщин. Самая старшая — Галадриэль, ей тридцать четыре. Черт возьми, это возможно! Но… Нет. Нельзя. Надо продолжать игру. Не знаю почему, но надо. А тогда… тогда… это должен сказать Ингвэ!
А Ингвэ… вот он, обнимает Лусиэн, стараясь ее успокоить. И венец при нем, это так и надо. Все правильно.
— Государь! — обратился Митрандир к Ингвэ. — Мы, шестеро мужчин и шестеро женщин, пришли на эту землю, чтобы жить на ней своей жизнью. Да вот видишь, как получилось, — он выразительно посмотрел на алое зарево в стороне Тьмутаракани, — возвращаться нам больше некуда, все пути назад отрезаны. Скажи, государь, что нам теперь делать?
Ингвэ выпрямился, и в свете далекого пламени тускло сверкнул всеэльфийский венец.
— А разве что-то изменилось? — спросил он. — Разве это не мы говорили сами про себя: «Нам нечего более сказать глухой стене, будем жить по-своему, а до судеб цивилизации нам нет дела»? Разве не для этого пришли мы на эту землю?
Утри слезы, Лусиэн: тебе подобает хранить достоинство, даже если на твоих глазах погибает весь мир. Но мы-то ведь живы! Слышите? Мир не погиб, пока живы мы! По этим улицам еще дети будут бегать! Слышите — НАШИ ДЕТИ! И внуки, и правнуки! Что? Думаете, не справимся? Справимся. Керосин кончится — будем лучину жечь! Хлеба нет — картошкой обойдемся! Скотины нет — охотой мясо добудем! Лопнула цивилизация — туда ей и дорога, будем жить своим домом, только и всего. Была игра, теперь она станет жизнью. А жизнь… — Ингвэ помолчал, собираясь с мыслями, — а жизнь, я знаю, не умрет никогда!
Первая ночь Катастрофы
В ту же самую ночь Лусиэн тихо проскользнула вслед за Ингвэ в его дом.
— Я с тобой, — тихо сказала она. — Я не хочу уходить. Не отпускай меня. Слышишь?
И, обняв его за шею, она быстро зашептала:
— Мы ведь правда поженились? Правда? Я теперь совсем-совсем твоя? Да? Только не прогоняй меня. Не надо. Пожалуйста! Я так ждала…
«С самого утра», — отозвался в уме Ингвэ саркастический голос из чужой, прежней, давно прожитой жизни. Но Ингвэ не обратил на него внимания. Его рука осторожно легла на непокрытую голову Лусиэн и нежно погладила сначала волосы, потом плечи, спину…