Время вспомнить
Шрифт:
Ората Лофа бросила на сына взгляд, полный любви. Борай сидел на полу, скрестив ноги, жевал и почему-то подпрыгивал на заду, монотонно мыча. Если б Тормант утром не слышал, как тот разговаривает, довольно внятно и складно, подумал бы, что мальчик немой. Никчемыш был одет аккуратно, в домотканую рубаху и плотные штаны, все в заплатках, но чистые. По подолу и рукавам рубахи были вышиты выцветшие от стирок четырехлистники-обереги. Мальчик вдруг встал, подошел к матери и сказал ей что-то неразборчиво. Та объяснила тихо:
– На двор ему надо, по нужде.
Пастырь Мефей
– Вы моему сыну приглянулись, и за подарок спасибо. У него коробочка есть, с 'сокровищами', он туда ваш браслет положил, достает - любуется.
– Отчего ж не носит?
– улыбнулся Тормант.
– Боится, мальчишки отберут. Да что мальчишки, давеча лавочника сын тумаков ему наставил, чтоб в корчму не заходил, гостей не пугал ,- ората всхлипнула, - а сам-то...тоже увечный. А Борай - мальчик добрый, хоть сильный, но ведь никогда никого не обидит...А вы, если добра нам желаете, нас не завлекайте, я знаю, за сыночка душу взамен попросите. Я и браслет ваш хотела вернуть, да Борайка прям чуть не занемог от огорчения. Мы и так проживем, пятнадцать лет прожили и дальше проживем. Борайка из лесу дрова носит, грибы собирает...И какой у вас к нам интерес, скажите, господин? Пригласили к себе, кормите щедро.
– Интерес?
– Тормант грустно усмехнулся.
– А действительно, в чем мой интерес? Душу, говоришь, попрошу, а за что, милая, мне у вас душу просить? Тебя богатством одарить? Не могу, этот дар для ушлых да быстрых, а ты не такая. Понимаешь ведь? (Ората кивнула.) Сына я твоего вылечить не могу. Он ведь у тебя с детства такой?
– С рождения, - ората потупилась.
– Я когда животом ходила, как-то спать прилегла, по мне крыса пробежала, здоровая, укусила меня, я спросонья чуть не скинула, а саг говорит, Дом от испуга у ребенка без защиты оставила, вот и прилипло что-то... Знать, то судьба моя. Должно, в прошлом цикле кому плохо сделала.
– Не знаю, - жрец выразительно нахмурился, - в жизнь твою прошлую заглянуть не смогу. Но ребенок-то чем виноват? Веру я твою уважаю, можешь всякое говорить, но сына твоего мне жаль. Ты не думай, я не просто так тебя с Бораем позвал. Человек я обычный, не мужеложец какой, про души - сказки то. Интерес у меня к вам другой. Я вот историю тебе одну расскажу. Работал у меня один парень, точно как твой, он у меня вроде ученика был, большие надежды я на него имел. А он...умер...
– Умер?
– ората Лофа прижала руки к груди.
Сюблим сказал бы сейчас, что правда - лучшая сказка.
– Да, прежде, чем у меня начать работать, скитался он, объедками перебивался, здоровье и подорвал. А я ничего сделать не смог. На руках у меня почти умер.
– Неужели такой же, как мой?
– выдохнула женщина.
– И кто же его, бедного, на улицу выбросил? Или сам потерялся?
– Матери он не знал. Все детство при королевском приюте провел, а как старше стал, его и выкинули. Иди, мол, пропитание себе сам добывай. Саг твой прав, - жрец скорбно кивнул, - кушать таким детям надо хорошо, битым не быть, в тепле спать, одежду теплую носить. А то не живут они долго, в бедствиях да нищете...Эх, я по мальчику тому до сих пор скучаю.
Правда - лучшая сказка, повторил про себя жрец, а ты, Тормант, - лучший сказочник.
У ораты Лофа задрожала нижняя губа, и она разрыдалась, подвывая и раскачиваясь. Куцый узел волос на затылке распался и тусклые пряди упали ей на лицо.
Тормант бросился к графину и налил женщине стакан воды, потом, подумав, разбавил воду вином из кувшина, принесенного пастырем. Ората жадно пила, стуча зубами о серебро. Мефей сунулся было в комнату, но Тормант замахал на него рукой, чтобы тот ушел и мальчика не пускал. Мефей кивнул, оценив обстановку, и вышел, видно подумал, болван, что жрец трех строк тратит на нищенку свое пастырское слово и облегчает душу ей слезами.
– Не мо-о-гу, - заикаясь от слез, выговорила, наконец, женщина, - не могу я сыночку своему всего этого вдосталь дать, помрет он, не проживет долго, останусь я одна...
Ората уставилась в пространство невидящим взглядом, забыв про стакан с розоватой водой в руке. Пора, подумал Тормант.
– Бедная, - тяжело вздохнул.
– Прости меня, рану я тебе разбередил. Не нужно было разговоры эти вести. Да только, как увидел твоего сына на обрыве, так прям сердце и сжалось. Позволь мне хотя бы долг твой перед лавочником оплатить, в память об ученике моем.
Женщина всмотрелась в лицо жреца и кивнула. Тормант почувствовал, что встал на дорогу, ведущую к победе. Теперь главным было не вспугнуть добычу. Жрец поднялся, подошел к окну, раздвинул шторы, распахнул ставни, пуская в душную комнату ночной воздух, выглянул. Мефей привел никчемыша к фонтанчику, позволил ему играть с тонкими струйками воды. В другом крыле дома было тихо. Госпожа Мартина, видно, угомонилась, а кавалер ее то ли ушел уже, то ли остался ночевать.
– А мальчик у тебя смышленый, - с теплотой сказал Тормант, не оборачиваясь.
– Мир бы ему повидать.
– Где уж нам мир смотреть, - отозвалась из-за его спины ората Лофа.
– Нам здесь бы зиму пережить. Если бы было с кем Борая оставить, я б в долине работу нашла. Я кухарка хорошая, по дому все умею, аккуратная, лишнего не возьму. Я у господина Толомея в имении, в долине, весной кухарку заболевшую подменяла, так они очень довольны остались, звали к себе, только куда мне с сыночком, он ведь как дите малое, говорю, сиди дома, а он к мельнице пошел, мельниковы дети камнем кинули, в коленку попали, две четверти лечили припарками...
Голос ораты звучал, как у теней, которые все жаловались и жаловались жрецу на загубленные жизни и скорбное послесмертие.
– ... ехать нам отсюда некуда, дом, что от матери достался, не продашь, а где в другом месте работу искать...
– И не думай, - прервал ее жрец.
– Сейчас таких, как ты, сотни по дорогам скитаются. В столице голытьба на улицах в открытую друг друга убивает...
– Говорят, из-за короля-бесовика по все стране неурожай, - женщина сдавленно охнула, вспомнив с кем говорит, но жрец сделал вид, что не заметил.