Время жизни
Шрифт:
Кажется, у него от того боя даже под уцелевшей композитной оболочкой гермокостюма остались множественные ожоги – под прессом скорча было сложно мыслить столь отвлеченными категориями. А чувствовать – он уже давно ничего не чувствовал, кроме боли, разрывающей череп изнутри.
Можно было кричать, это придавало толику сил, но и она, эта заемная, затопленная адреналином сила, иссякала на глазах. Миджер все больше времени тратил на уговоры – открыть глаза, пошевелить ногами, который раз попытаться отсоединить невыносимо тяжелый манипулятор. Все меньше оставалось времени на движение.
Коленом упереться в выступ
Постоянно хотелось перевернуться на спину, попытаться увидеть хоть один отблеск ослепшими детекторами оплавленного гермошлема. Миджер знал, что это бесполезно, что ничего он не увидит на глубине в десятки метров под руслом реки. Ни единый звук не разносился под этими сводами с тех пор, как обрушился свод над воронкой от его последней гранаты. Его тогда отбросило куда-то в эту сторону, атакующих механоидов – не то погребло под стеной песка и камней, не то просто отрезало от него двумя десятками метров породы.
И теперь Миджер ползет, ползет вслепую куда-то вверх, теряя последние следы сознания, а к нему уже, может, пытаются пробиться сплетения механических конечностей, тянутся, нащупывают живое в темноте… они знают, он жив. А сам Миджер, так ли он в этом уверен?
Что-то грохнуло в каменной толще. Миджера качнуло, затрясло, по гермошлему гулко забарабанили какие-то обломки. Что это? Такой силы взрывные работы могут почувствовать сейсмодатчики далеко отсюда, враг не мог допустить столь очевидную оплошность. Или это наверху – беспилотный разведчик методично садит по квадратам эхо-фугасы в последней попытке вычислить точное место цели предстоящей бомбардировки?
Миджер со стоном перевернулся на спину и стал ждать, когда все утихнет. Пусть пока поработают руки, раз, раз, по сантиметру волочется из глубин шестиметровый металлический змей.
Эта война вся… вся напоминала не то детскую игру в перетягивание каната, не то эту сегодняшнюю пляску со смертью. Победить просто – уничтожить все обитаемые миры. На это враг был способен. Для этого немного и надо – космолет-разведчик с термоядерным оружием достаточной мощности. Но им тогда останется лишь мертвое пространство, а они нуждались в планетах, хотя и жили в космосе. За пределами бронеполей боевых кораблей радиация была так же смертельна для них, как и для человека, потому шли длительные осады миров, приповерхностные самоубийственные штурмы, орбитальные атаки.
Как сегодня, игра на выбывание, у кого кончатся силы, кто кого переиграет. Делая вид, что деремся на равных, до последнего. Последний из проигравших забирает с собой все.
Позиционная война на выматывание противника, обман против хитрости. Без вариантов. Без шанса на ничью. Гибельный ветер войны сметает все на своем пути.
Мысли Миджера вспыхивали и гасли, как гаснут искры на ветру. Что-то ему такое подумалось… будто на самом деле не так уж и просто отыскать всякий населенный мир даже в бездне пространства, где достойная колонизации планета встречалась одна на десятки тысяч звездных систем. Но так ли уж сложно было отыскать каждый из них, обладая мощью врага, даже связанного боями по всему пространству. И так ли уж нужно было пытаться атаковать каждый открытый вновь мир, коль скоро к этому не очень и стремились.
Человек
Это был пат, как пат был и сегодня. Гибель ждала многих, причем гибель эта была напрасной уже сейчас.
Итог выходил один.
Миджер тряхнул головой и тут же зашипел от боли где-то в основании шеи. Что-то с ним не так, что-то с ним совсем не так…
Перевернуться на живот, прижать к боку беспокойные извивы смотанного в неподъемный клубок манипулятора. Ползти.
Размеренное движение не выходило.
Запинаясь о выступы неровной поверхности, рыча от боли и ярости, Миджер продолжал борьбу не то с тяготением, не то с самим собой. Куда он ползет, он не задумывался. Под землей, в кромешной тьме, в объятиях полумертвого гермокостюма, где верх и низ давно перепутались, без единого ориентира, если не считать за него наполовину утерянное в топи скорча осязание, тут можно было полагаться лишь на случай, который куда-нибудь да выведет. Лежать же и просто смотреть в никуда – это уже само по себе было поражением.
Стало теснее.
По бокам выросли шершавые каменные стены, столь же неразличимые в полном мраке, сколь несокрушимые.
Нужно повернуть…
Куда? Назад?
Невозможно.
Справа и слева – взявшаяся ниоткуда преграда.
Протиснуть впереди себя груду бесполезного, но неподъемного железа, подтянуться на руках, закрепить скобы в мысках ботинок на каменном основании, отжаться ногами вперед.
Тело даже сквозь боль начинало терять терпение.
Тряслись напряженные мышцы, колотилось сердце, билась в истерике каждая жилка, не потерявшая способность трястись.
Лаз все сужался, железо скрипело, царапало камни.
Снова тряхнуло, подбросило.
Петли с таким трудом скрепленного манипулятора вырвались из ладоней, затанцевали, с неожиданной силой принимаясь хлестать поперек крошечного пространства.
Миджера ударило спиной о какой-то выступ, потом снова прижало к земле. Багрово-синие пятна заполнили уже позабывшее, что такое свет, зрение.
Когда все успокоилось, Миджер не мог пошевелиться.
Рывок, другой.
Отчаянный, через скрип зубов и привкус свежей крови во рту.
Назад!
Еще рывок.
Последний.
Назад дороги не было. Миджер понял, что окончательно застрял.
Это означало смерть. Медленную и мучительную. Но не настолько медленную, чтобы он сумел дождаться начала бомбардировки.
Если она будет. Если они, там, смогут вычислить…
Ему теперь все равно.
Он умрет в неведении.
Миджер сдался.
Сквозь вентиляционные решетки в камеру едва проникал свет. Он был не похож на солнечный, скорее на отблеск коридорных ламп дневного света, чудом просочившийся по оцинкованным коробам воздуховодов.