Времяточец: Исход
Шрифт:
Пытаясь вернуть себе инициативу, Хеммингс повернулся к командиру патруля.
– Ведите их к главным воротам. Я допрошу их в штабе.
– Хорошо, – сказал арестованный, словно давая разрешение.
Он взял девушку под руку и пошёл, а Хеммингсу с солдатами пришлось идти следом. Со стороны могло показаться, что арестованный был главный.
Арестованных посадили в огромный чёрный лимузин «Мерседес», припаркованный у входа на Фестиваль. Впереди, на капоте, был флажок со свастикой. Хеммингс велел арестованным сесть на заднем сидении, между двумя солдатами. Ещё двое
Пока они ехали по второстепенным улицам, он лениво посматривал на царившее вокруг опустошение. Повсюду были воронки от бомб и разрушенные здания. Здания, разрушенные бомбёжкой не до конца, были наспех отремонтированы и снова заселены; то тут, то там посреди руин стояли торговые палатки. У людей были мрачные и измученные лица, возле редких открытых магазинов стояли длинные очереди. Хеммингс хорошо знал эти районы. На таких улицах он и сам вырос голодным оборванным сиротой.
Арестованный мужчина нагнулся вперёд и похлопал его по плечу.
– С перестройкой особого прогресса нет, – пожурил он.
– Если верить слухам, Фюрер ещё не принял решение.
– О чём? – спросила девушка.
– Перестраивать ли Лондон полностью в Нео-Нацистском классическом стиле, по планам Шпеера, или же уничтожить полностью, оставив только Новый Берлин.
Девушка ужаснулась:
– Вы что, серьёзно?
– О да. С Парижем вопрос решался довольно долго, пока Фюрер не решил, что Новый Берлин настолько лучше, что Париж можно оставить для контраста. Пока он не примет решение относительно Лондона, всё будет оставаться таким, как есть.
Они проехали через мост Ватерлоо, целый, несмотря на следы бомбардировки, и свернули налево по тому, что осталось от Странда, и направо, к внушительному зданию, стоящему чуть в стороне от проезжей части. Лимузин остановился, и все вышли из него. Арестованный поднял голову и осмотрел большой арочный вход, украшенный огромными полотнищами со свастиками.
– Отель «Савой», – одобрительно сказал он. – Всё самое лучшее.
Хеммингс улыбнулся:
– Боюсь, что «Ритц» заняло гестапо.
Он прошёл через красивое фойе отеля, тоже украшенное драпировкой со свастиками, в котором, как всегда, было полно людей в чёрных униформах. Затем открыл неприметную боковую дверь, за которой были бетонные ступени вниз.
– У вас, боюсь, будет подвал, а не номер с видом на набережную.
Он повёл их вниз, потом по невзрачному коридору, и открыл дверь в небольшую комнату без мебели. Охрана затолкнула их вовнутрь и захлопнула за ними дверь.
Хеммингс задумчиво посмотрел на запертую дверь. Оставив одного из солдат сторожить арестованных, он отпустил остальных, а сам пошёл наверх, в свой кабинет. Ему нужно было подумать, разработать стратегию. Есть в этих двоих что-то очень странное, – думал он. Но скоро мы их сломаем и вырвем из них все секреты. А пока что пускай подождут.
3. АРЕСТОВАННЫЕ
Эйс нарисовала нолик, Доктор нарисовал крестик, зачеркнул линию, и Эйс с отвращением отбросила карандаш.
– Ты опять выиграл! – она осмотрела бетонную стену, которая была уже вся покрыта крестиками-ноликами. – Уже сто сорок семь игр, Профессор. Семь раз ты выиграл, и сто сорок ничей.
Она в сотый раз осмотрела комнату. Кроме бетонных стен там была одна деревянная лавка, на которой они сидели, и с потолка свисала голая лампочка.
– Что они с нами сделают, Профессор? Почему ничего не происходит?
– А ничего и не должно происходить, во всяком случае, поначалу. Это первая стадия. Нас оставили одних, чтобы мы сами довели друг друга до страха, ужаса, и мрачных предчувствий, – Доктор завёл руки за голову и зевнул.
– А, понятно, – сказала Эйс. – Профессор?
– Что?
– Все люди, из-за которых у нас были проблемы, были англичанами, а не немцами. И те подонки в кофейне, и те, кто нас арестовал.
– Они все из BFK, – сказал Доктор. – Britischer Freikorps. Это началось ещё во время войны. Они ходили по концлагерям, пытаясь уговорить пленных перейти на их сторону.
– И многие соглашались?
– Тогда почти никто. Но в этой реальности Англия около десяти лет назад проиграла войну. Те парни выросли при этом режиме. Предложи людям чуть побольше зарплату, дополнительный паёк, возможность помучить своих сограждан, и всегда найдётся несколько желающих.
– Наверное, ты прав, – Эйс угрюмо уставилась в покрытый крестиками-ноликами бетон.
– Можем начать следующую стену, – предложил Доктор.
Дверь с треском распахнулась, и перед ними возник брутального вида солдат в униформе Freikorps, который грозно помахивал стеком.
– Попались, свиньи! – проревел он. – Вы имеете дело с Freikorps, так что пощады не ждите!
– А, вторая стадия, – сказал Доктор. – Смотри внимательно, Эйс!
Солдат разразился долгой, громкой, переходящей на визг тирадой. Она, казалось, длилась вечно, и у Эйс начали болеть голова и уши. Срывая голос, солдат вопил о том, что они еврейско-большевистские предатели, что игра окончена, что все их сообщники арестованы и уже во всём признались.
– Только полностью сознавшись в ваших грязных преступлениях и сдавшись на милость всемогущего Рейха, вы можете надеяться сохранить свои жалкие жизни! – в таком духе он, выпучив глаза, продолжал довольно долго; лицо у него покраснело, голос хрипел, даже пена на губах начала появляться.
Сидя на скамье, Доктор наблюдал за ним с выражением вежливого интереса, с которым обычно наблюдают на школьном концерте за выступлением чужих детей.
В конце концов у солдата закончились угрозы, оскорбления, и силы.
– Вы будете признаваться? – прохрипел он. – А? Чего молчите?
– Неплохо... Совсем неплохо, – оценил Доктор. – Хорошая, стабильная громкость, и пена у губ мне тоже понравилась. Но вам нужно обратить внимание на вашу тенденцию сомневаться, отклоняться, и повторяться.