Всё, что помню о Есенине
Шрифт:
Есенин созвал нас, имажинистов, в «Стойле» поздно вечером. Он привез Дункан после ее выступления: она была одета в длинный красный хитон, а поверх него — в меховое манто. Это была величественная женщина со светло-бронзовыми волосами. Она напоминала только что сошедшую со сцены королеву. Сергей каждого из имажинистов представил Айседоре и сказал о нем несколько слов. Чтоб ей было понятно, Шершеневич переводил это на французский язык. (Она не говорила по-русски.) Потом Вадим рассказал ей об основах имажинизма. Есенин пригласил всех нас заходить к нему в особняк на Пречистенке.
В этот вечер в «Стойле» Сергей читал монолог Хлопуши из драматической поэмы «Пугачев». Как всегда, он имел огромный успех, и его не отпускали, пока он не выступил с лирическими стихами. Дункан горячо аплодировала ему и кричала:
— Браво, Езенин!
Как-то раз Сергей сердито спросил меня, почему я не прихожу на Пречистенку.
Мне пришлось отправиться к Сергею за его подписью со срочным отчетом в Моссовет о выступлениях членов «Ассоциации». Дверь открыла горничная (камеристка) Жанна. С ее слов, произнесенных на смеси французско-русского языка, я понял, что Есенин работает, и, чтобы не беспокоить его, решил подождать, пока он сам не выйдет. На столике с золочеными ножками лежали иностранные журналы, я стал рассматривать рисунки и фотографии. За этим занятием и застал меня Сергей. Я пошел за ним в комнату, где почти все электрические люстры были обмотаны цветными шалями.
Сергей рассказывал об Айседоре с любовью, с восторгом передавал ее заботу о нем. Думается, Есенин своим горячим молодым чувством пробудил в Айседоре вторую молодость. Конечно, не обошлось в этих отношениях и без возникшего у Дункан материнского чувства по отношению к Сергею, который был намного моложе ее. Кстати, когда в разговоре зашел вопрос об ее возрасте, он ответил, что она старше его лет на десять. Я с умыслом упоминаю об этом, потому что в тот год Айседоре (если взглянуть хотя бы на ее фотографию) можно было дать намного меньше лет, чем было на самом деле. Я уже писал о том, как Есенин любил детей. В этом сказывалась тоска по своим детям — Косте и Тане. Скорбела и Дункан по своим детям: сыну Патрику и дочери Дердр, погибшим в автомобильной катастрофе. Она работала с детьми, а ведь делать это без любви к ним нельзя. И эта обоюдная любовь к детям сближала Сергея и Айседору. Конечно, их взаимному чувству способствовало и то, что они по существу, как все великие люди, были одинокими да еще по натуре бунтарями. С умилением рассказывал мне Сергей, как Изадора обожает своих маленьких учениц и считает каждый свой урок праздником.
Я уже дал подписать Есенину принесенную мной бумагу, когда появилась Дункан. Она пришла после урока танцев, проведенного с детьми, взволнованная, радостная. Она говорила со мной по-немецки, иногда вставляя в фразу французские слова, и расспрашивала о том, что я делаю. Я откровенно рассказал о своей работе, она хотела охарактеризовать ее, но не могла подобрать нужных слов. Есенин помог, сказав обо мне, что я разрываюсь на десять частей. Я с грехом пополам перевел это, Дункан засмеялась и сказала, что русский язык замечательный.
Только один раз я видел, как танцевала освещенная светом разного цвета Дункан «Славянский марш», Шестую симфонию П. И. Чайковского и Интернационал. Я отнюдь не считаю себя знатоком хореографии, но сила выразительности жестов и мимики танцовщицы были потрясающи.
Чтобы читателю было ясней, я процитирую строки знаменитого французского скульптора Эмиля Антуана Бурделя: [46]
«Айседора — воплощение пропорции, подчиненной стихийному чувству; она смертна и бессмертна, и оба ее лика представляют закон божественного начала, который дано человеку постигнуть и слить со своей жизнью.
Музы, изваянные мной на фасаде театра (Театра Елисейских полей.), родились в моем сознании, пока я следил за пламенным танцем Айседоры — она была главным моим источником…
Вы ведь узнали Айседору Дункан на моем фризе рядом с задумчивым Аполлоном, чья лира вдохновила ее волшебный танец…
За что судьба обрушила свой удар на ее любящее материнское сердце, поразив двух детей, в которых она мечтала увидеть продолжателей своего искусства?
«Я танцую в душе», — признавалась она; ее величие еще возрастет. Искусство — это вечная борьба. Айседора страдает за всех, гений несет ей трагедию, извечный удел поэтов».
46
Эмиль Антуан Бурдель. Искусство скульптуры. М., «Искусство», 1968, стр. 75–76
Думаю, последние строки можно полностью отнести к великому поэту Сергею Есенину!
В начале мая 1922 года, после бракосочетания с Дункан, Есенин попросил собрать всех имажинистов в «Стойле», внизу, в самой большой комнате. Было много цветов, шампанского, говорили тосты. Шершеневич разразился речью на французском языке. Сергей заявил, что он уезжает со своей женой в заграничное турне. Его глаза сияли светло-голубым светом, он как бы упивался своим счастьем. Я вспомнил его слова о том, что он женится на такой артистке — все рот разинут, и будет иметь сына, который станет знаменитей, чем он. Но ведь «мужиковствующие» прямо в глаза ему говорили, что он женился на богатой старухе. Старухе! А он в ответ только улыбался.
Только в 1965 году, прочитав книжку И. Шнейдера, [47] я понял, в чем дело. Случилось это перед тем, как Сергей отправился с Дункан в загс.
«Накануне Айседора смущенно подошла ко мне, — пишет Шнейдер, — держа в руках свой французский паспорт.
— Не можете ли вы тут немножко исправить? — еще более смущаясь, попросила она.
Я не понял. Тогда она коснулась пальцем цифры с годом своего рождения. Я рассмеялся — передо мной стояла Айседора, такая красивая, стройная, похудевшая и помолодевшая, намного лучше той Айседоры Дункан, которую я впервые, около года назад, увидел в квартире Гельцер.
Но она стояла передо мной, смущенно улыбаясь и закрывая пальцем цифру с годом своего рождения, выписанную черной тушью…
— Ну, тушь у меня есть… — сказал я, делая вид, что не замечаю ее смущения. — Но, по-моему, это вам и не нужно.
— Это для Езенин, — ответила она. — Мы с ним не чувствуем этих пятнадцати лет разницы, но она тут написана… и мы завтра дадим паспорта в чужие руки… Ему, может быть, будет неприятно… Паспорт же мне вскоре будет не нужен. Я получу другой.
Я исправил цифру».
47
И. Шнейдер. Встречи с Есениным. Воспоминания. М., «Советская Россия»,1965, стр. 53–54
С этим французским паспортом Дункан и регистрировалась в загсе и получила визу в Германию, и подала ходатайство о визе для въезда во Францию. [48]
Правильный год рождения Дункан 1878, Шнейдер поправил эту цифру на 1884, то есть омолодил Дункан на шесть лет, и по паспорту ей было всего тридцать восемь. (Она и выглядела не старше!) Влюбленный в Айседору Сергей торжествовал, понимая, что его мечта о сыне сбудется.
Конечно, можно возразить, что Есенин все-таки зная, сколько лет Айседоре. От кого он мог это узнать? Он был настолько тактичен, что никогда не задал бы подобного вопроса любимой женщине. (И какая женщина, особенно артистка, ответит на это правдиво, да еще влюбленному поэту, который на много лет моложе ее?) Понятно, что по той же причине у друзей и знакомых справок Сергей тоже не наводил. И зачем это нужно, когда есть официальный точный документ — паспорт?
48
ЦГАЛИ, ф. 190, on. 1, ед. хр. 145
Что же касается до богатства Дункан, о чем ходили слухи (у Айседоры золотой дворец в Париже стоимостью в восемь миллионов франков, у нее миллионы на текущем счету в заграничных банках и т. п.), то все это оказалось блефом. И сам Есенин пишет в одном из своих писем из заграницы:
«Изадора прекраснейшая женщина, но врет не хуже Ваньки (Старцева — М. Р.). Все ее банки и замки, о которых она пела нам в России, — вздор. Сидим без копеечки, ждем, когда соберем на дорогу и обратно в Москву». [49]
49
С. Есенин. Собр. соч., т. 5, стр. 167
Мариенгоф в своем «Романе без вранья» представил Есенина читателям как отчаянного славолюбца. Прошло несколько десятков лет, и в посмертных воспоминаниях Анатолия Сергей снова фигурирует как непревзойденный ловец славы.
«Есенин пленился не Айседорой Дункан, — пишет он, — а ее мировой славой. Он и женился на ее славе, а не на ней — отяжелевшей, но красивой женщине, с искусно окрашенными в темно-красный цвет волосами». [50]
Женился на Дункан, и не один раз, а два (второй раз за границей), и жил с ней, не любя ее. Ведь так выходит? Для чего же Есенин это сделал? Анатолий поясняет: «Ему было лестно ходить с этим „мировым именем“ по Петровке, появляться в кафе поэтов, на театральных премьерах и слышать за своей спиной шепот, в котором сочетались слова:
50
Октябрь», 1965, № 11, стр. 80