Все еще здесь. Приятие перемен, старения и смерти
Шрифт:
Когда я входил в палату к умирающему, я видел, насколько собравшиеся у его койки люди погрязли в реакциях на свои страхи. И я старался выработать в себе качества, помогающие справиться с подобными ситуациями, старался излучать бесстрашие.
Как-то знакомая попросила меня посетить её умирающего отца. Он был сильной личностью, психиатром по профессии, очень высокомерным и совершенно не духовным. Я, посторонний человек, зашёл в комнату, в которой сидели люди, скованные страхом. Психиатру не захотелось по-настоящему говорить о своих страданиях, но он сказал, что у него болят ступни. Я стал их массировать, и так между нами установился контакт.
Делая массаж, я внутренне пребывал в покое, и это успокоило его, что, в свою очередь, успокоило окружающих. Вдруг показалось, что
Элизабет Кюблер-Росс выразительно описала психологические стадии, через которые проходит человек, умирающий в больничном окружении: отрицание, гнев, торг, отчаяние и приятие (или капитуляция). Хотя эти стадии не обязательно следуют друг за другом именно в таком порядке, в целом ситуация именно такова. С такими проблемами мне неоднократно приходилось сталкиваться, когда я, находясь у постели умирающего, старался стабилизировать ситуацию, дать совет или ещё как-то повлиять на обстоятельства. Всякий раз, когда я пытался навязать свои представления о «хорошей смерти» или когда был привязан к какому-то конкретному плану, результат был прямо противоположным. Но приходя к человеку с любовью, ничего не желая, я становился «тихой гаванью». Если мне удавалось, наблюдая за своими мыслями, эмоциями (волнами сожаления, печали, неприятия или страха) и побуждениями, сохранять ясность сознания, я чувствовал, что всё идёт нормально. Внутренняя невозмутимость подобна нерушимой скале. Я видел, как человек борется со своими страхами, чувствовал их, но в то же время пытался настроиться в унисон с его внутренним покоем, который скрыт за поверхностными реакциями, — с внутренней мудростью, присущей каждому из нас. Она лишь скрыта за покровом эгоистичных страхов и сопротивления.
Очень поучительно наблюдать, как порой умирающий внутренне раскрывается. Я словно ждал восхода солнца, зная, что погруженный в страдания человек выйдет из тени и мы встретимся. Когда это происходило, я видел, как мрак покидает душу, как спадает ужасное бремя смерти. Всё перестаёт быть «не так», возникает ощущение гармонии, лишь оттеняемой горем и острой физической болью. Верите или нет, но я видел, как перед лицом смерти страдание превращалось в радость у людей, считавших, что это невозможно, однако научившихся открывать своё сердце и пребывать в спокойном сознании, не затронутом обычными привязанностями ума. Такое преображение может показаться чудом.
Конечно, не каждый умирающий захочет или сможет играть в эту игру или хотя бы считать умирание духовной практикой. Помню, как я приходил к умиравшей от болезненной формы рака тазовых органов Джинни Пфейфер, близкой подруге Олдоса и Лоры Хаксли. Она твёрдо придерживалась классических научных представлений и с самого начала дала понять, что ей не нужна вся эта моя «духовная чепуха». Поэтому я просто сидел у её кровати, медитируя с открытыми глазами на её разрушающееся тело. Это для меня было по-настоящему болезненно, так как я любил Джинни и не хотел, чтобы она страдала, а она буквально корчилась от боли. Но постепенно мы вместе с ней вошли в некое пространство покоя. Её тело продолжало корчиться, но внутренне ситуация изменилась. Я словно плыл по волнам блаженства, и в этот момент Джинни повернулась ко мне и прошептала: «Я ощущаю такой покой. Сейчас мне не хотелось бы оказаться ни в каком другом месте Вселенной». Я чувствовал то же самое. Такие моменты у постели умирающего порой возникают, когда эго того, кто заботится о больном, и эго того, о ком заботятся, расслабляются, освобождая место для общения, не ограниченного конкретными ролями. Когда мы сбрасываем эти маски, умирающему человеку легче подняться над своими ограничениями.
Находясь у постели умирающего, важно понимать, что мы склонны неявно дистанцироваться от смерти и что эта дистанция становится камнем преткновения для страдающего человека. Защищаясь от страха смерти, мы причисляем умирающего к категории «других» и держимся от него на безопасном расстоянии. Если избавиться от такого разграничения, воспринимая себя как временно пребывающую в теле душу, то может проявиться истина и блаженство, подобное тому, которое ощутили мы с Джинни.
В процессе умирания сознание многих людей сосредоточивается исключительно на физическом теле. Они так боятся боли или настолько измучены ею, что постоянно отождествляют себя с «онкологическим (кардиологическим, нефрологическим) больным». Часто те, кто посещает больного, способствуют его сосредоточенности на симптомах, и в результате человек почти полностью отождествляется с материальными проявлениями. Жутковато наблюдать за этим процессом, хуже которого нет для человека, считающего болезнь более важной, чем его дух.
Я на личном опыте убедился в необходимости не попадаться на крючок подобных унизительных представлений. Мне часто приходилось напоминать себе, что, так как я не являюсь просто этим парализованным телом, то, хотя апоплексический удар кардинально изменил мою жизнь и в моём сознании часто доминируют методы лечения, я не есть инсульт. Аналогично, умирающий человек не тождествен телу, которое вы видите на кровати. И чем лучше нам удастся напомнить ему (и помнить самим, когда придёт наш черёд) об этом, тем меньше будет страданий. Чем убедительнее мы сможем подтвердить реальность иных аспектов личности умирающего (особенно её духовной сущности), тем легче ему будет сохранять ясность сознания в неблагоприятных обстоятельствах, привлекающих внимание к болезни.
Как-то мы вместе с Элизабет Кюблер-Росс проводили ритрит, посвящённый смерти и умиранию. Собралась довольно большая группа, и однажды утром нам преподала урок тридцативосьмилетняя медсестра, мать троих детей, страдавшая от рака с метастазами. Она спросила, что мы чувствовали бы, если бы посетили её в больнице после одной из многочисленных перенесённых ею операций. Ответы она записывала на доске. В список входили такие стандартные эмоции, как жалость и сожаление, а также фразы вроде «Я бы разгневался на Бога». Написав всё это, женщина подтвердила, что, конечно, именно такие переживания были присущи её посетителям. И она сказала: «Видите, в каком одиночестве я находилась? Все были настолько заняты своими реакциями на мою ситуацию, что никто не мог просто побыть со мной».
Подобно любой другой роли, роль «умирающего» не даёт проявиться всей личности, и это ограничение лишь добавляет ещё один слой страданий и усугубляет ситуацию. Несколько лет назад со мной связалась, чтобы поговорить о своих трудностях, замечательная женщина из квакерской общины{56}Кембриджа. Ей было за шестьдесят, она умирала от рака и, хотя мы никогда не встречались, просила меня нанести ей визит. Когда мы остались в её комнате одни, она прошептала: «Не могли бы вы ускорить это? Мне так всё надоело!»
Я не ожидал услышать такое: хотя многие больные люди часто скучают, обычно скука не входит в число их первоочередных жалоб. Немного подумав, я ответил: «Может, вам всё надоело потому, что вы слишком заняты умиранием. Не могли бы вы умирать, скажем, десять минут в час, а в остальное время делать что-то другое?» Женщина улыбнулась. Потом мы помедитировали вместе, слушая все окружающие звуки (голоса детей, играющих в саду, тиканье часов на каминной доске, рокот пролетающих самолётов) и чувствуя на лице мягкое прикосновение света, льющегося через окно. Благодаря тому, что мы вместе погрузились в «сейчас», драма умирания потеряла свою остроту. Мы были просто двумя живыми существами, двумя душами, совместно пребывающими в покое, без ролей и определений. Казалось, что время остановилось, а когда мы опять стали разговаривать, она сказала, что я могу уйти. Через несколько часов эта милая женщина спокойно умерла.