Все голубые фишки
Шрифт:
Валида Валидовича бесило его бессилие.
Материалы на Ваграна и его товарищей никогда не пойдут в прокуратуру.
Никогда.
И от этого Валида Валидовича било и трясло хуже, чем от самой страшной и неприятной болезни.
Но можно было уколоть Ваграна и по другому.
Можно было сбросить материалы в прессу.
Пусть это не так сильно, как если бы вызвать Ваграна на допрос, но все же это удар.
Пусть не крушащий зубодробительный оперкот, а всего лишь пощечина, но все же удар.
И
– Отвези эту папку в редакцию Вечернего Краснокаменска и отдай ее лично журналисту Добкину, – сказал Валид Валидович, протягивая папку шоферу Ноилю.
– Отвезу, не беспокойтесь, – ответил Ноиль.
Валиду Валидовичу хотелось быть не конём, а леопардом.
Как на картине Руссо – Леопард пожирающий армянина. ….
Бенджамин Поллак ехал в своем "мустанге" и слушал радио. Методистский священник читал утреннюю проповедь, лейтмотивом которой было то, что Господь всегда, в каждый момент находится с каждым человеком, который готов принять Господа.
Священник сказал, что надо прислать десять долларов на счет методистской церкви Кливленда и тогда Господь будет с этим человеком всегда.
Бенджамин Поллак усмехнулся и переключил волну на радио, передающее музыку "кантри".
Приятно попискивала гавайская гитара и девушка со среднего запада пела под это приятное попискивание про то, что ее парень ушел от нее к другой девчонке.
Было отличное утро.
Мустанг делал разрешенные на хайвее шестьдесят миль и Поллак ощущал себя стопроцентным американцем. Вполне успешным парнем с восточного побережья, у которого есть деньги, семья, дом, автомобиль и молодая любовница.
Раздражал только трейлер, болтавшийся впереди из левого ряда в правый и обратно.
– Что он там? Обкурился марихуаны что ли? – недовольно пробурчал Поллак, пытаясь перестроиться в левый ряд и обогнать длинную фуру.
Но трейлер-дальнобой снова замигал поворотником и осторожный Поллак не стал рисковать, смирившись с тем, что придется тащиться позади этой громадины.
Трейлер показал поворотником, что готов уйти направо, на однополосный "Райт тёрн драйв", ведущий на федеральную дорогу сорок четыре.
Поллаку тоже надо было именно туда.
– Вот черт, не удалось обогнать этого монстра, теперь придется тащиться за ним, – ругнулся Поллак.
А монстр и вовсе затух. Мигнул яркими стоп-сигналами и встал по тормозам.
И что теперь?
Не объехать его ни слева – ни справа.
Драйв однополосный – слева и справа бетонное ограждение.
Поллак в раздражении ударил обеими руками по рулю.
– Что он там, совсем ополоумел этот дальнобой? Заснул что ли за рулем?
Вдруг, в зеркало заднего вида Поллак заметил быстро-быстро увеличивающееся в размерах, приближающее, растущее нечто.
Он
Это был огромный тягач "МАК" с длинным капотом, для жесткости укрепленным спереди еще и большим хромированным кенгурятником.
На огромной скорости, не тормозя, тягач ударил "мустанг" Поллака и бросил его на стоящий впереди прицеп.
Хруст и звон разлетающихся калёных стекол.
Скрежет разрываемой жести и алюминия…
– Классно провернули, – сказал Бэрроу, глядя на фотографию искореженного автомобиля.
– Как товарища Машерова под городом Минском, – сказал Хендермит, – хорошая школа. …
Лёля совсем заплыла на своем Чувакове.
Он такой сильный.
Он такой опытный.
Он такой страстный.
Он такой нежный.
Он такой умный, наконец.
И даже красивый.
Да-да.
Красивый.
Ведь и лысоватые пожилые мужчины могут быть очень красивыми.
В Лёле проснулась страстная любовница.
Любовница, в которой одновременно уживалась заботливая и нежная жена, думающая о своем муже, о своем мужчине как о приоритете, которому нужно сделать хорошо даже за счет своего нехорошо.
Страсть женщины мазохистична.
Женщина хочет страдать.
И Лёля, не давая себе отчета в том, что и как делает, хотела только одного, чтобы ее Чуваков был теперь счастлив.
– У нас очень много денег, – сказала Лёля, лучезарно улыбаясь своему солнышку.
Солнышко, откинувшись на подушках, лежало в постели и курило французский галуаз.
– А где сейчас твой отец? – спросило солнышко.
– Папа улетел, – ответила Лёля и личико ее слегка омрачилось тенью мимолетной грусти, – папа заболел, он улетел в Калифорнию, там есть хорошая клиника и есть хорошие врачи.
– Я надеюсь, что у твоего папы все будет хорошо, – сказало солнышко, и протянув лучи-руки, солнышко властно коснулось Лёлечкиной груди.
– Иди ко мне, – велело солнышко.
И Лёля пала на своё солнце, не думая о том, что может сгореть. ….
Минаев заметался.
Из ста пятидесяти миллионов первого транша семьдесят он перевел Столбову на счет фирмы, зарегистрированной на его дочь. И пять миллионов Столбов взял себе.
Перевел на счет открытых в Чейз-Манхэттен банке кредитных карточек.
После этого они распрощались. Столбов улетел в Калифорнию, и наверное – навсегда.
Пять миллионов Минаев снял наличными и в двух спортивных сумках передал их Хэндермиту и Бэрроу.
С ними тоже распрощался в большой надежде на то, что больше с ними никогда не увидится.
Свои семьдесят миллионов тоже перегнал на счета в Чейз Манхэттен. Но перегнав, давал себе отчет в том, что когда денег хватятся, когда московские ребята через Интерпол заявят в ФБР, счета эти могут быть арестованы.