Все хроники Дюны (авторский сборник)
Шрифт:
– Кто ты? – прошептал Пауль. – Какой хитростью сумела вынудить мать оставить меня наедине, с тобой? Ты служишь Харконненам?
– Харконненам?! Еще чего не хватало! Ну довольно, молчи. – Сухой палец прикоснулся к его шее, но мальчик сумел сдержать невольное желание отпрянуть.
– Недурно, – сказала она. – Первое испытание ты, будем считать, выдержал. А вот что будет теперь: если только ты выдернешь руку из ящика, ты умрешь. Это единственное правило. Держишь руку внутри – живешь. Выдергиваешь – умираешь.
Пауль глубоко вдохнул, усмиряя дрожь.
– Если я закричу, через несколько секунд тут будут слуги. И тогда умрешь ты.
– Слугам не войти сюда: твоя мать стоит на страже у дверей. Поверь мне. Когда-то твоя мать выдержала это испытание; теперь твоя очередь. Ты можешь гордиться: нечасто мы допускаем к этому испытанию мальчиков…
Любопытство было слишком сильно, оно помогло преодолеть страх, довести его до терпимого уровня. Старуха говорила правду, сомневаться не приходилось: Пауль судил по ее интонации. Если мать действительно сторожит дверь… если это действительно лишь испытание… Как бы то ни было, он попался, и старческая рука крепко держит его. Гом джаббар. Он мысленно произнес формулу-заклинание против страха из ритуала Бене Гессерит, которому научила его мать.
Я не боюсь, я не должен бояться. Ибо страх убивает разум. Страх есть малая смерть, влекущая за собой полное уничтожение. Я встречу свой страх и приму его. Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня. И когда он пройдет через меня, я обращу свой внутренний взор на его путь; и там, где был страх, не останется ничего. Останусь лишь я, я сам.
Пауль почувствовал, как вместе со знакомыми словами спокойствие вернулось к нему,
– Начинай, старуха, – надменно сказал он.
– Старуха! – каркнула она. – А ты храбрец, в этом тебе не откажешь. Н-ну что ж, посмотрим… – Она наклонилась ближе и понизила голос до шепота: – Сейчас твоей руке станет больно. Очень больно. Но помни! Чуть только ты отдернешь ее – я коснусь твоей шеи гом джаббаром. Смерть будет быстрой, как топор палача. Вынешь, руку – и тотчас гом джаббар убьёт тебя. Ты хорошо понял?
– Что в этом ящике?
– Боль.
Он почувствовал, что покалывание в ладони усилилось, и сжал губы. Что можно испытать таким образом? Покалывание переросло в сильный зуд.
Старуха заговорила:
– Ты слыхал, как животные отгрызают себе лапу, зажатую капканом? Это типичная реакция животного. Человек же на их месте остался бы в капкане, преодолев боль, и, прикинувшись мертвым, дождался бы того, кто поставил капкан, чтобы убить его и этим отвести угрозу от своих собратьев!
Зуд превратился в слабое жжение.
– Зачем ты делаешь это? – спросил Пауль.
– Чтобы определить, человек ли ты. Молчи.
Пауль сжал левую руку в кулак: жжение в правой усиливалось все больше, все росло… жар внутри куба нарастал… нарастал… Он попробовал сжать пальцы правой руки, но не мог пошевелить ими.
– Жжет, – прошептал он.
– Молчи.
Боль пульсировала в его ладони. На лбу выступил пот. Все тело кричало, приказывая немедленно выдернуть руку из этой жаровни… но… гом джаббар. Не поворачивая головы, Пауль скосил глаза, пытаясь увидеть страшную иглу возле своей шеи. Он вдруг обнаружил, что дышит, судорожно хватая ртом воздух, попытался успокоить дыхание – и не смог.
Какая боль!
Из его вселенной исчезло все, осталась лишь погруженная в боль рука и древнее лицо совсем рядом… изучающий взгляд…
Губы так высохли, что он едва смог разлепить их.
Какая боль!
Казалось, он видел, как кожа на его истязуемой руке чернеет и трескается, плоть обугливается и отпадает с обгоревших костей…
И тут все кончилось.
Боль исчезла, словно повернули выключатель (так оно и было).
Пауль ощутил, что его правая рука дрожит, а все тело мокро от пота.
– Довольно, – пробормотала старуха. – Кул вахад! Ни одна из девочек никогда не выдерживала такого. Я, наверно, хотела, чтобы не выдержал и ты… – Она откинулась в кресле, убрала иглу с ядом от шеи мальчика. – Ну что же, вынь руку, человек… и посмотри на нее.
Борясь с болезненной дрожью, Пауль вгляделся в черный провал, где его рука, казалось, оставалась по собственной воле, независимо от него. Рассудок упрямо твердил, что, вытащив ладонь, он увидит обугленную культю…
– Ну же! – прикрикнула старуха.
Пауль рывком выдернул руку и изумленно посмотрел на нее. Никаких следов! Он пошевелил пальцами.
– Боль вызывается невроиндукцией, – объяснила старуха. – Нельзя же в самом деле калечить тех, кто может оказаться Человеком. Да, некоторые дорого заплатили бы за секрет этой штучки… – Она убрала коробочку обратно в складки мантии.
– Но боль… – начал Пауль.
– Боль! – фыркнула Преподобная. – Человек способен управлять любым нервом своего тела!
Пауль почувствовал боль в левой руке, с трудом разжал сведенный кулак, посмотрел на четыре кровавые отметины там, где в ладонь вонзились ногти. Уронил руку и перевел взгляд на старуху.
– Ты и с моей матерью это проделывала?
– Видел, как просеивают песок сквозь сито? – спросила она в ответ.
Тон вопроса подхлестнул его внимание. Песок сквозь сито… Он кивнул.
– А мы, Бене Гессерит, просеиваем людей, отделяя их от животных.
Он снова поднял руку, воскрешая воспоминание о боли.
– И всё, что вам для этого надо, – боль? Это единственный критерий?
– Нет. Я наблюдала не за болью – за тобой в боли. Боль, мальчик, – это лишь ось всего испытания. Твоя мать рассказывала тебе о наших методах наблюдения, не так ли? Я вижу в тебе признаки учения. А наше испытание – это кризис и наблюдение.
Ее голос подтвердил, что она не лжет. Пауль кивнул:
– Ты говоришь правду.
Она уставилась на мальчика. Он чувствует правду! Неужели это… Неужели… Она подавила волнение, напомнив себе: «Надежда мешает вниманию».
– Ты видишь, когда люди верят в то, что говорят!
– Вижу.
В его голосе она слышала способности, неоднократно проверенные на практике. И, слыша их, произнесла:
– Возможно… возможно, ты и в самом деле Квисатц Хадерах… Сядь возле моих ног, маленький брат.