Все люди - враги
Шрифт:
– Нет, - ответил Тони, - я вчера имел честь беседовать с графом, по-видимому, он не в родстве с этой семьей.
Барон снова нахохлился и сказал:
– Раз это ваши старые друзья, вы должны знать других членов их семьи или их друзей в Вене.
– Нет, - сказал Тони, чувствуя, что краснеет под оловянным взором барона.
– Видите ли, я встречался с ними только в Италии и в Англии, - он решил, что должен прибегнуть к этой лжи, чтобы произвести более респектабельное впечатление.
– У них есть родственники в Англии. В Вене я у них никогда не бывал.
К тому же прошло уже пять
– Не вижу, чем могу быть вам полезен, - сухо отрезал барон.
– Не могли бы вы сообщить мне фамилию и адрес того человека, у которого вы купили этот дом?
Может быть, он знает.
– Это был какой-то еврей, - с бесконечным презрением ответил барон. Переговоры с ним вел мой поверенный. Я сам, разумеется, с ним не встречался.
– В таком случае простите, пожалуйста, мою настойчивость, но, может быть, вы разрешите мне обратиться к вашему поверенному?
Тони чувствовал, как от напряжения, которого стоил ему этот разговор, пот выступил у него на лице и каплями струился по спине, но не сдавал своих позиций, как если бы это был воинский плацдарм. "Ради Кэти, ради Кэти", - шептал он про себя.
После некоторого колебания барон написал что-то на клочке бумаги и с чопорным видом вручил бумажку Тони.
– Разрешите выразить вам мою признательность за вашу исключительную любезность и доброту, - сказал Тони официально, но с искренней благодарностью и протянул было руку.
– Я вам бесконечно обязан.
– Bitte [Пожалуйста (нем.)], - оборвал его барон и кивнул головой в знак того, что аудиенция кончена.
Тони не оставалось ничего другого, как молча поклониться и уйти.
Выйдя на улицу, Тони расхохотался. Стоит ли обращать внимание на все эти унижения, которые от одного прикосновения руки Кэти изгладятся без следа? И все-таки он не мог не обращать на них внимания.
Поверенный барона был приветливый и дородный мужчина, но, ах, какой деловитый! Он внимательно, делая заметки, выслушал рассказ, который Тони благодаря неоднократным повторениям излагал теперь очень бегло. Затем он погрузился в раздумье, рассеянно постукивая карандашом по выпяченным губам.
– Вам не имеет смысла разыскивать этого спекулянта еврея, - заявил он.
– Во время войны и сразу после нее была такая бешеная спекуляция недвижимостью, стольким семьям пришлось сбывать свое имущество за гроши. Тысяча шансов против одного, что этот субъект и не помнит ваших друзей и ничего о них не знает, даже если предположить, что он купил дом у них, а не у какого-нибудь другого еврея перекупщика. Вам, пожалуй, пришлось бы опросить половину гетто и без всякого успеха, ха-ха!
– Не могли бы вы мне что-нибудь посоветовать?
– спросил Тони с отчаянием.
– Разумеется. Обратитесь в ваше посольство и в полицию.
– Неужели нет других путей? Вы сами понимаете, мне не совсем удобно обращаться в полицию по такому совершенно частному делу.
– Вы можете обратиться в какое-нибудь частное сыскное агентство, но это довольно дорого и на них не всегда можно положиться. Если у вас есть какие-нибудь основания скрывать это от полиции, они способны немедленно донести на вас.
– Нет, никаких оснований скрывать что-либо у меня нет, - стараясь говорить как можно увереннее,
– Пожалуй, действительно мне лучше будет прямо обратиться в полицию.
– Да, это самое лучшее. Полицейское управление помещается на Шоттен-Ринге, номер одиннадцать.
Тони поблагодарил и, с трудом преодолевая чувство неловкости, спросил, сколько он должен за совет.
Поспешный отказ от вознаграждения за столь незначительную услугу, оказанную доброму знакомому Столь высокопоставленного клиента, как барон фон Эренфельз, убедил Тони в том, что ему непременно следует что-нибудь дать. Он вынул сложенный банкнот в пятьдесят крон, положил его на стол и с поклоном удалился.
Опять он зашел в тупик: Оставалось или обратиться в полицию, или признать себя побежденным. Тони дошел до такого отчаяния, что был близок к самоубийству, а толпы оборванных нищих, просивших милостыню, действовали на него отнюдь не ободряюще.
Его терзала мысль, что Кэти, его милая, нежная Кэти тоже, может быть, просит милостыню на одной из улиц этого ужасного города, вычурная роскошь которого казалась насмешкой над вопиющей нуждой его жителей. В карманах Тони всегда было много мелочи, и он никогда не отказывал ни одному нищему из суеверного чувства, что эта ничтожная подачка, быть может, зачтется ему и какая-то сверхъестественная сила поможет найти Кэти. Но и раздавая милостыню, он сознавал всю глупость и бессмысленность своих надежд. Что ему зачтется? Какая же это заслуга, если даешь в надежде получить несравненно больше? Да к тому же он не верил в бога, меньше всего в какоголибо из многочисленных христианских богов, даже в его Величество Капитал.
Прошло три дня, прежде чем он набрался решимости пойти в полицейское управление, три дня самоистязания, отчаянной борьбы с самим собой, бесконечного блуждания по улицам, ресторанам, магазинам, кафе, церквам, общественным садам - Народному парку, Городскому парку, Аугартену и главным образом по Пратеру, где он вглядывался в женские лица, с замирающим сердцем следил за женскими фигурами или присматривался к их походке. Везде ему чудилось какое-то сходство с Кэти. Сколько раз ему казалось, что он видел, как она мелькнула вдали и исчезла в толпе. Конечно, это был не кто иной, как она, Кэти. И, задыхаясь от волнения, он бросался в погоню, он бежал, боясь потерять ее в толпе, и старался во что бы то ни стало заглянуть даме в лицо.
Он устремлялся за этими обманчивыми видениями по улицам и аллеям Пратера, в магазинах, трамваях и автобусах, даже в кино. Разумеется, женщины думали, что он преследует их с любовными целями. Он испытывал облегчение, когда они оглядывались на него сердито или презрительно. Когда же они замедляли шаг и бросали манящие взгляды, он холодел от ужаса и ночью видел себя во сне гоняющимся за женщинами или спасающимся от преследования несметного множества этих фурий.
Бесконечное блуждание по улицам, часто под дождем и почти всегда в холод, так измучило его, что утро четвертого дня он провел в постели. Он пробыл в Вене уже целую неделю, его скудный запас денег иссякал; измученный, несчастный, он не добился ничего, ровно ничего. Он лежал в постели, давая отдых своим ноющим ногам, и предавался мрачным мыслям.