Все могу (сборник)
Шрифт:
Дело было перед Таниным отъездом на какой-то из Балеарских островов, вроде бы даже на Мальорку. Всем женским дружественным кагалом они должны были отдыхать там две недели, и почему Таня приехала так рано, Ира не понимала.
Оказалось, что Татьяна вернулась в Москву из-за отсутствия на южном берегу видимых перспектив веселого отдыха. Задумав провести тринадцать дней в легкомыслии и безотчетности, она сразу же по приезде познакомилась с англичанином по имени Дейв. Подруги разобрали себе остальных представителей капиталистических стран. Но с этим Дейвом вышла ошибочка. Он, учитель английской словесности, был скуп, зануден, молчалив и на героя курортного романа не тянул, хотя был холост
Ничего похожего на анекдотическую ситуацию с внезапным возвращением домой не случилось. Паша был рад, Лиза, гостившая у бабушки, тем более. Только Танино воображение, подкрепленное неубедительными доказательствами, крутилось около Пашиной измены.
Компрометирующих предмета было всего два. Первым стала расческа с длинными светлыми волосами. Вторым – набор продуктов в холодильнике, сплошь состоящий из конфет, фруктов, сладкого ликера и шоколадных яиц с игрушками. Насчет второго Паша высказался однозначно. Ждал, мол, Лизу, хотел порадовать дочку. Ликер для тебя, дорогая, потому как вкусный и привезенный из Аргентины. Про расческу он ничего не знал и трогать ее не трогал.
Пресловутую щетку для волос осматривала Ира. Ей надо было определить, принадлежат ли эти волосы Аньке, недавно бывшей в гостях и расчесанной самой Таней по последней моде, или же волосы чьи-то чужие. Ира, от греха подальше, даже вглядываться в расческу не стала. Сразу сказала, что Анины, и вслух поругала девочку за неопрятность и отсутствие культуры в личной гигиене, по которой волосы надо было за собой с расчески убирать. Таня вроде бы успокоилась. Выпила аргентинского ликера и поведала Ире о скромном курортном приключении. Ира отреагировала неожиданно. Стала Татьяну ругать:
– Ты в своем уме? Тебе сколько лет? Разве можно себя так вести?
Таня опешила. Вот уж не думала она, что Ира окажется такой ханжой, но Ире до ханжества было далеко.
– Разве такими мужиками бросаются? Он же с тобой два сапога пара. Умный, красивый. – Ира потрясла перед Таней курортной фотографией. – Ну и пусть зануда, и пусть жадина. Он не занудный, а серьезный. Не жадный, а домовитый. А ты дура. Ничего не понимаешь. Это же твой уровень!
Про уровень Ира сказала зря. Это была извечная Танина беда. Когда ее жалели с Пашей, ей всегда так и говорили, боясь высказываться более резко. Сколько раз она слышала до замужества и после: «Это не твой уровень». Что входило в эти слова – отсутствие образования или же другие недостатки, – Тане было неведомо, но про уровень она помнила. Невидимая планка интеллектуального и социального развития, кем-то поднятая слишком высоко, часто била ее по голове, не давая закрыть глаза на мужнину простоту, и откровенно бесила. Ира подлила масла в огонь и заставила Таню пересмотреть отношение к Дейву. Этой явно не дружеской услугой Ира компенсировала свою женскую неполноценность и забывала, что советовать подругам насчет мужчин нельзя. Таня же была под парусами и спустя пару месяцев уже привыкла к междугородним разговорам, которые, в отсутствие Паши, велись днем и плели тонкими рядами полотно большого чувства, для которого в зрелые годы требовалось много времени и подготовительных усилий.
Телефонный Дейв был более привлекательный, чем реальный, но для Тани, как это принято говорить, «он не открывался», оставаясь холодной туманноальбионной душой. Вместе с тем Таня уже научилась скучать по нему, по его мелким событиям жизни, пересказанным через расстояние с английской обстоятельностью. Особенно радовало ее то, что Дейв планирует покупать дом в Ньюкасле и собирается пригласить ее в Англию, дабы познакомить с родителями и сестрой. Таня не знала, что Ньюкасл всю жизнь был рабочим городом, примерно таким же, как наше Иваново с его текстильной промышленностью, но с той разницей, что в Ньюкасле жили горняки и металлурги. Привыкшая к телефонному роману с Дейвом, Таня всерьез не думала о поездке в Англию, хотя само приглашение ей импонировало. Тем более что Паша последнее время проводил в бесчисленных командировках по российской глухомани, где по заданию Бори налаживал продуктовые поставки.
В те редкие дни, что проводили они вместе, не случалось ничего экстраординарного. Паша смотрел с Лизой мультики, играл с Лизой в приставку, ездил с Таней по магазинам и навещал родителей. Спокойно, ровно, но отдаленно проживали супруги свой совместный седьмой год. Все реже и реже выбирались они куда-то вместе. Ольга долго просила Таню, чтобы та вместе с Пашей, Борей и Кирой пошла с нею в театр, на «Медею», которую она любила перечитывать и ни разу не видела на сцене. С десятой попытки семейный культпоход состоялся, правда, в усеченном составе, без Киры и Бори, но все же с Пашей, что было вдвойне приятно.
Паша театр не любил, так же как отец, но на уговоры поддался и даже купил цветы, но очень уж неуютно чувствовал он себя в числе истинных театралов, которые шли на спектакль по зову сердца, а не по обязательству.
Когда с Таганки отвезли Ольгу домой и пожалели забрать спящую Лизу, когда стало ясно, что вечер у них холостой, поехали Таня с Пашей гулять дальше, на дискотеку, к коктейлям, к беззаботной молодости, которая уже давно кончилась, а вернувшись на миг в виде ночного клуба, вызывала противоречивые чувства.
Паша смотрел на Таню чужими глазами. Он видел в ней жену, видел мать своей дочери, но не узнавал в ней ту женщину, которая, сама того не желая, давным-давно заставила его томиться в долгом любовном угаре. Тут же он хотел вспомнить те ощущения, которые поглощали его на протяжении всего времени, пока раздумывал он о Тане, пока гадал о женитьбе на ней. Он силился повторить то чувственное прозрение, нехарактерное и не свойственное ему. Он нуждался в нем, чтобы что-то доказать себе, чтобы через него взглянуть дальше, как когда-то он взглянул на Таню. Он хотел, но не мог.
Ничего из пережитого в те полгода не возвращалось к нему даже намеком. Единственное, что ему удавалось понять, – что Таня стала для него почти тем же, чем была машина, без которой трудно, но можно прожить. Весь их дом, красивый, аккуратный, казался Паше фальшивым. Ничего из того, что хотелось бы ему в нем видеть, в нем не было. Домашняя еда давно не вызывала аппетита. Танины вышитые скатерти, столовые приборы и тарелки казались убогими. Ужины и обеды пресными. Постельные радости скудными. Лизочкина любовь наигранной. Танина верность ложной. Если бы Паша чуть-чуть больше знал о жизни, он бы понял, что одолевает его кризис среднего возраста. Но Паша этого словосочетания никогда не слышал, а потому жил как умел и действовал как думал, предпочитая последствия своих действий не предугадывать, хотя и надо было.
Развеселая Таня Пашиной сосредоточенности не замечала. Пила коктейли, мотала головой по сторонам и зазывала мужа танцевать. Игривое настроение жены Пашу удручало. Таня же, пользуясь случаем, решила мужа если не растанцевать, то разговорить.
– Павлик, у нас все нормально?
– Конечно…
– Павлик, а ты меня любишь?
– Конечно…
– Павлик, а мне звонила твоя. – Таня сказала это просто так, еще раз желая убедиться в своей исключительности, получить подтверждение своей необходимости мужу, а вышло все наоборот.