Все они почему-то умирали
Шрифт:
– Но то, что вешает живого человека, – знал!
– Я, кажется, начинаю сомневаться даже в этом, – пробормотал Пафнутьев, но продолжить не успел – в его кармане тонко запищал сотовый телефон. Он вскинул удивленно брови, подумал, прикидывая, кто бы это мог быть, и, наконец, вынув коробочку телефона, откинул крышку. – Да! Здравствуйте... Слушаю вас внимательно, – Пафнутьев диковато глянул на Худолея, замершего у стола, нащупал за спиной стул и медленно опустился на него. – Понял. И в этом нет никаких сомнений? Как вы сказали? Спасибо. Чрезвычайно вам благодарен.
Пафнутьев
– У меня такое чувство, Паша, что ты узнал нечто важное?
– Звонил эксперт, анатом. В крови Объячева обнаружена какая-то отрава. Названия он пока не знает, скорее всего, клофелин.
– Ни фига себе! – присвистнул Худолей. – Это что же получается?
– Это значит, что человек, который проткнул спицей объячевское сердце... протыкал уже мертвое сердце. Или почти мертвое. Поэтому после первого неточного укола Объячев даже не вздрогнул, не пошевелился. Похоже, у него не было шансов выжить в эту ночь.
– А наши шансы растут! – почти весело сказал Худолей.
– В каком смысле?
– Появился третий убийца. А если хотя бы у одного из них был сообщник или сообщница, мы можем сделать совершенно кошмарный вывод.
– Ну?
– Большинство в этом доме – убийцы.
– Похоже на то, – мрачно кивнул Пафнутьев. – Ладно, давай хоть что-нибудь полезное сделаем... Надо вынуть, наконец, этого бедолагу из петли, – он кивнул на все еще висящего посреди комнаты бомжа.
* * *
Выйдя из сарая, Пафнутьев и Худолей остановились, освещенные последними лучами заходящего солнца. Неяркое, оно пробивалось сквозь черные ветви голых деревьев, дробилось, вспыхивало и гасло при малейшем повороте головы. Лужи к вечеру подернулись тонким ледком и в нем тоже вспыхивали красноватые солнечные блики. Легкий ветерок со стороны леса уже нес в себе неуловимые весенние запахи, весенние надежды на избавление от затянувшейся холодной зимы. На строительных площадках вспыхивали острые огни электросварки, звучали редкие голоса, кое-где уже включили мощные пятисотваттные лампы – там предполагалась работа до глубокой ночи.
А прямо перед Пафнутьевым и Худолеем темной, зловещей громадой возвышался объячевский дом. Все окна в нем были темными, и только два верхних этажа посверкивали кроваво-красными отблесками.
– Авось, – пробормотал Пафнутьев вполголоса. – Пробьемся.
И направился к главному входу.
– Постой, Паша, – остановил его Худолей. – Тебе все ясно, что произошло здесь прошлой ночью?
– Ни фига не ясно.
– А мне чуть меньше... Крутой магнат, олигарх и титан умирает в собственной постели.
– Что ему и предсказала незадолго перед тем некая гадалка.
– Кстати! – вскинулся Худолей. – Шаланда обещал все об этом странном предсказании выяснить. Он что-нибудь узнал, сказал, поведал?
– Честно говоря, – Пафнутьев засмотрелся на ледяные узоры в луже, – честно говоря, меня эта гадалка не увлекла. Узнает Шаланда что-нибудь зловещее, потустороннее... Спасибо ему. Не узнает – перебьемся. Представь, что ты гадалка... К тебе приходит крутой олигарх, кладет на стол тысячу долларов и просит предсказать счастливую судьбу... Что ты ему скажешь?
– Я скажу, что он проживет долгую, веселую жизнь и умрет в своей постели, – не задумываясь, ответил Худолей.
– Вот и она сказала то же самое.
Пафнутьев зашагал к дому и, когда уже вошел в сумрачную тень, обернулся – Худолей не сдвинулся с места: стоял все у той же лужи и смотрел на красноватые в закатном свете весенние тучи. Пожав плечами, Пафнутьев вернулся к Худолею, остановился рядом и тоже уставился на тучи, которые прямо на глазах наливались тяжелой, зловещей синевой.
– Паша, – Худолей помолчал, заранее наслаждаясь словами, которые собирался произнести.
– Ну? – в голосе Пафнутьева прозвучала легкая, почти неуловимая нетерпеливость.
– Гадалка-то... Она бывала в этом доме.
Пафнутьев некоторое время непонимающе смотрел на Худолея, будто тот заговорил на китайском языке.
– И что же из этого следует?
– Она не только Объячеву гадала, она всем обитателям дома предсказывала судьбу.
– Ты хочешь сказать, что она бывала в этом доме не один раз?
– Я уже сказал об этом, Паша.
– И со всеми общалась... Причем со всеми общалась наедине.
– Вот эти твои слова, Паша, проницательнее всех других, которые ты произнес во время нашей прогулки.
– Откуда ты знаешь о приездах гадалки?
– Красотка сказала... Некоторые ее называют секретаршей. А некоторые – другими словами, менее уважительными. Кое-кто вообще нехорошие слова употребляет, когда ему задаешь вопрос об этой прекрасной юной женщине. Мы с ней очень мило побеседовали. Простая душа, доверчивая, искренняя, я бы даже сказал, влюбчивая.
– Ты ей понравился?
– Очень, – Худолей вкрадчиво взглянул на Пафнутьева.
– Я тоже, – сказал тот.
– И ты?! – оскорбился Худолей. – А что в тебе есть привлекательного?
– Ум, – сказал Пафнутьев. – Я очень умный. Пошли. Подышали, выдохнули из себя трупные запахи, пора к живым людям.
– Надо спешить, пока они еще живы.
– Ты хочешь сказать, – Пафнутьев обернулся к поотставшему Худолею, – намекаешь на то, что...
– Да, – сказал Худолей. – Мне так кажется. Мы сунули палку в осиное гнездо и не знаем, что дальше делать.
– Разберемся, – проворчал Пафнутьев, входя в дом.
Башня с винтовой лестницей была затемнена, и только в самом верху горела слабая лампочка. Прихожая тоже освещалась одним светильником возле вешалки. Сквозь арочный проход из каминного зала просачивалось голубоватое свечение.
Пафнутьев вошел и включил верхний свет.
Картина была привычная – в углу полыхал экран телевизора, а перед ним в креслах сидели несколько человек. На журнальном столике стояла початая бутылка все того же виски и несколько тяжелых стаканов с толстыми днищами и ребристыми боками.