Все они почему-то умирали
Шрифт:
– Вы хотите сказать, что эти три женщины, сговорившись...
– Нет, – она досадливо поморщилась. – Я говорю не об убийцах, я говорю о сути происшедших событий. А кто убил, как, когда... Это дело следствия. Кстати, оно скоро закончится.
– Скоро – это когда?
– Через день, два... Самое большее – через три дня.
– Знаете, Элеонора, я был потрясен точностью вашего попадания – незадолго до смерти вы сказали Объячеву, что он умрет в собственной постели... И все случилось именно так, именно так! Что вам в те секунды привиделось, какие видения
Некоторое время Элеонора молчала, не задумываясь о стоимости экранного времени, потом, стряхнув с себя оцепенение, взглянула на Фырнина.
– А вы не допускаете, что это было обычное профессиональное лукавство? Заверив человека в том, что он умрет в собственной постели, я тем самым пообещала ему долгие годы жизни, спокойную старость, окружение многочисленных домочадцев... Этого вы не допускаете?
– Честно говоря, допускаю, – сказал Фырнин, твердо глядя Элеоноре в глаза.
– Несмотря на все ваши восторги, я это знала с самого начала. Мне, конечно, понравилось, что вы похвалили меня за чувство юмора, но смею заверить: я знаю цену этому комплименту.
– Я не хотел вас обидеть!
– Обидеть вы меня не хотели, но разоблачить или, скажем, развеять туман таинственности над моей головой... Попытались.
– Простите! Вы меня не так поняли! – Фырнин сделал отчаянную попытку вернуть разговор в милое и слегка мистическое русло, однако Элеонора пресекла его попытки легко и небрежно.
– Не надо нас дурить, – сказала она с пренебрежительным движением руки, как бы отбрасывая нечто несущественное. И опять в ее голосе прозвучала вульгаринка, которая так понравилась Пафнутьеву несколько минут назад. – Хотите вам кое-что предскажу?
– Хочу, – сипловато сказал Фырнин и невольно сглотнул набежавшую слюну.
– Вы не сделаете карьеры. Не станете богатым и знаменитым. У вас нет той силы, которая позволяет человеку перешагивать через ближних. И они вам этого не простят. Самое большее, на что можете рассчитывать в жизни, – это признательность или, скажем, любовь друзей.
– И женщин? – попытался пошутить Фырнин, но Элеонора отсекла и эту его попытку.
– Друзей, – твердо повторила она.
– Не так уж мало, – уныло согласился Фырнин.
– Это очень много.
– Скажите... Долго ли мне осталось жить?
– В ближайшие лет двадцать можете об этом даже не думать.
– А потом?
– Потом можете задуматься.
– Скажите, Элеонора, если вернуться к теме нашего разговора, к первым моим вопросам...
– Я увидела Объячева в кровати с окровавленной грудью.
– Но ему стреляли в голову.
– Может быть, в голову, может быть, стреляли... Мне об этом ничего неизвестно.
– Вы сказали, что мы очень скоро узнаем имя убийцы...
– Я этого не говорила.
– Ну, как же, только что...
– Я сказала, что следствие закончится быстро. Про убийцу я не произнесла ни слова.
– А могли бы?
– Нет. Здесь не все просто и очевидно... Какие-то наслоения изображений, желаний, пространств, интересов, – глаза Элеоноры сделались отрешенными. – Если не возражаете, на этом остановимся, – сказала Элеонора с беспомощной улыбкой. – Я устала. Мне нельзя уставать.
– Почему?
– Долго прихожу в себя, – она отбросила назад волосы, поправила шаль и поднялась из студийного кресла.
На этом передача закончилась, в кадре снова появилась смурная физиономия Фырнина, который ловкими обтекаемыми словами в несколько секунд подвел итог разговора с гадалкой и попрощался с телезрителями.
– Что скажете, молодые люди? – обернулась от экрана Маргарита. На губах ее блуждала ироническая улыбка, в пальцах раскачивался длинный мундштук с дымящейся сигареткой.
– Баба – не дура, – ответил Пафнутьев. – Она здесь бывала?
– И не один раз!
– Это кое-что объясняет.
– Что же именно? Наличие трех женщин?
Последнего вопроса Пафнутьев не услышал – он отошел к окну и набрал по сотовому номер Фырнина. Тот отозвался сразу, видимо, уже торчал в студийной курилке.
– Она больше ничего не добавила? – спросил Пафнутьев.
– Добавила. Говорит: ничего не вижу из-за потока несущихся денег. Прямо по воздуху, говорит, несутся и в какой-то черной дыре исчезают. Не то денежная метель, не то снегопад... И такая вот подробность, Павел Николаевич... Доллары. Это все доллары.
– И исчезают?
– Так она сказала.
– Я звоню из дома Объячева... Она бывала здесь.
– Павел Николаевич... Она бывала во многих местах. Элеонора вообще предпочитает работать на дому. Как я понял, женщина она наблюдательная, и многие подробности домашней жизни ей помогают. Кроме того, у себя дома люди более раскованы.
– И щедры, – добавил Пафнутьев.
– А что, – удивился новому повороту Фырнин. – Это не так уж плохо для ее профессии.
– Разберемся, – сказал Пафнутьев.
Обернувшись, он заметил, что в каминном зале стоит полная тишина, и все внимательно вслушиваются в его разговор с Фырниным. И хотя он говорил вполголоса, наверняка его слышали и Вохмянин, повернувшийся складчатым затылком ко всем остальным, и Маргарита, потягивающая сигарету из длиннющего мундштука, и молчаливый Вьюев, который за вечер, кажется, не проронил ни единого слова. Но к виски прикладывался, причем охотно, – и это заметил Пафнутьев.
* * *
Разошлись поздно, когда закончился показ очередных «Секретных материалов» – нечисть из потустороннего мира вмешивалась в жизнь людей, насылала на них порчу и смерть. Сами по себе вскрывались могилы, мертвецы шастали среди живых, а живые, оказывается, давно уже были мертвецами и тоже не упускали случая заявить о себе и свести какие-то давние счеты. Полыхали трупы, носились по воздуху гробы, посланцы из преисподней пили кровь юных девушек, вампиры похищали младенцев для сатанинских своих ритуалов, и все это странным образом перекликалось с тем, что происходило в доме, становилось продолжением событий в громоздком объячевском сооружении.