Все они почему-то умирали
Шрифт:
– А можно сказать иначе?
– Да, иначе будет точнее. Объячев стал причиной. Я бы вот так сразу не выносила приговор – виноват, не виноват... Это неправильно. Я ведь тоже откликнулась, отозвалась на его призывы. И себя не виню. Я поступила правильно. Мне не о чем сожалеть, – повторила она, словно уговаривая саму себя. – С Объячевым жизнь открылась передо мной другой стороной. Я говорю не о деньгах, я говорю об отношениях между мужчиной и женщиной. Теперь я другой человек. Я стала сильнее.
– Это заметно.
–
– У него плохо шли дела?
– Он просто вынужден был поступать так, как никогда не поступал.
– Как же он начал вести себя?
– Он стал кидать людей. А им это не понравилось. И вот результат.
– Но он убит в собственном доме, в своей постели, кем-то из тех, с которыми мы сегодня обедали...
– Не знаю, может быть.
– До сих пор вы были более откровенны, – заметил Пафнутьев.
– Ничуть. Ни до сих пор, ни сейчас я вам ничего не сказала об убийстве, о том, кто это мог сделать, кто этого сделать не мог ни при каких обстоятельствах. И не намерена говорить об этом впредь. Извините, конечно. Я живу здесь, под этой крышей... И ни в кого камень не брошу.
– Вас не смущает, что с вами за одним столом сидит убийца, а может быть, и не один?
– Нисколько. Все мы убийцы, Павел Николаевич, все время от времени принимаем решения, которые убивают других людей. Кого насмерть, кого наполовину, кого калекой оставляем за спиной. Нравственным калекой, умственным, физическим. И потом, Павел Николаевич... Надеюсь, вы меня поймете... Какая разница – за столом ли убийца, в сарае обитает или где-то в городе, в роскошном офисе... Когда Объячев начал кидать людей, он сделался уязвимым. И я сразу почувствовала – заскользил вниз, в преисподнюю.
– Как сейчас Маргарита?
– Примерно. Она может еще зацепиться за какую-нибудь ветку, упереться в какой-нибудь камешек, вдруг кто-то руку протянет и вытащит из пропасти небытия или хотя бы приостановит скольжение... Муж убит, денег нет, вокруг враги, кредиторы ненасытные... Что ее держит здесь?
– Инстинкт самосохранения, – Пафнутьев озадаченно посмотрел на Вохмянину – обронила она неосторожное словечко, все-таки обронила. Немножко оплошала.
– Разве что, – она повела округлыми плечами, бросила взгляд на бутылку, в которой еще оставалось виски, но удержалась, не налила.
– Почему вы думаете, что у нее нет денег? – спросил Пафнутьев. – Разве Объячев разорен?
– Пока у него дом, он не разорен. В законченном виде это сооружение стоит не меньше миллиона долларов. А миллион – это те деньги, с которыми всегда можно начать новое дело.
– В случае если ваше жутковатое предсказание состоится и с Маргаритой действительно что-то произойдет... Кому достанется дом со всеми прилегающими постройками?
– У Объячева где-то есть сын от первого брака... Вроде мальчик вырос шустрым, в папу... Как-то он был здесь... Походил по этажам, поусмехался в усы и уехал.
– Сегодня за столом во время обеда, прекрасного, должен сказать, обеда...
– Спасибо, – кивнула Вохмянина. – Но это были пельмени, казенные пельмени, между прочим.
– Так вот за столом собралось человек пять-шесть, не помню...
– Что-то около этого.
– Вас не смущает, что половина из них может оказаться убийцами? Другими словами, половина из них наверняка убийцы, правда, пока не разоблаченные.
– Я уже ответила на этот вопрос. Накрывая на стол, я считала, что все они убийцы. Скажите, Павел Николаевич... Вот в вашей деятельности, непростой, суровой и так далее... Было какое-нибудь решение, ваше решение, которое привело к смерти человека?
– Знаете, как-то не задумывался...
– А если задуматься?
– Допускаю такую возможность... Когда я выхожу на след преступления, среди участников начинаются разборки.
– Это уже подробности, – усмехнулась Вохмянина.
И в этот момент в кармане Пафнутьева тонко запищал сотовый телефон. Он некоторое время колебался, стоит ли откликаться и рвать нить разговора или все-таки ответить...
– Кто-то вас ищет, – подсказала Вохмянина, и Пафнутьев вынул телефон из кармана.
– Слушаю, – сказал он.
– Шаланда в эфире! – услышал он радостный голос.
– Судя по тону – у тебя победа?
– Да! – орал в трубку Шаланда. – Победа, Паша, полная и бесповоротная.
– Поздравляю!
– Вулых задержан. В трехстах километрах от города. И при нем миллион долларов.
– Не понял? – осел Пафнутьев на своем стуле.
– Повторяю для тугоухих – при Вулыхе, в его спортивной сумке обнаружен наличными, в пачках, стодолларовыми купюрами... Миллион. Как это тебе, Паша, нравится?
– Поделишься? – усмехнулся Пафнутьев.
– Не получится, Паша! Там десяток свидетелей! И все поставили свои подписи. Во, дурье, а? Ну, ладно, Вулых уже у меня. Захочешь поговорить – приезжай.
– Приеду, – сказал Пафнутьев и едва отключился от связи, как телефон запищал снова. На этот раз его разыскивал анатом. Пафнутьев сразу представил толстые очки с зеленоватыми стеклами, красные шелушащиеся руки, скорбный взгляд человека, который всегда сообщает людям что-то чрезвычайно печальное.
– Павел Николаевич? Очень рад. Простите, отвлеку вас на одну минуту.
– Хоть на час! – заорал Пафнутьев, чтобы хоть как-то перебить впечатление от этого мертвенного голоса.
– Я по поводу трупа Объячева...
– С ним опять что-то случилось?
– Да, как это ни прискорбно. Дело в том, Павел Николаевич, что он был обречен и без насильственных действий по отношению к нему в бытность живым человеком.
– Как-как? – Пафнутьев не понял причудливых слов эксперта и вынужден был переспросить.