Все продается
Шрифт:
Мне дважды повезло. Во-первых, в полицейском участке царило относительное спокойствие, и, во-вторых, дежурный сержант оказался одним из немногочисленных представителей племени англофилов, которые изредка еще встречаются по всей Америке.
– Э, так вы – англичанин? – спросил он, отвечая на мое приветствие.
– Да, – ответил я.
– Добро пожаловать в Нью-Йорк. Как вам здесь нравится?
– Великолепный город. Я всегда с радостью приезжаю сюда.
– Так, значит, вы из Англии? Моя мать была англичанкой. Вышла замуж за американского солдата. А
– В Лондоне.
– Неужели? Моя мать тоже из Лондона. Может быть, вы знаете ее родственников. Ее фамилия – Робинсон.
– К сожалению, в Лондоне очень много Робинсонов, – сказал я.
– Да, конечно, вы правы. Пару лет назад я ездил туда в гости. Отлично провел время. Так чем я могу вам помочь?
Рядом с дежурным сержантом стоял высокий толстый полицейский, на бляхе которого я прочел ирландскую фамилию – Мэрфи. Прислушиваясь к нашему разговору, он все больше хмурился.
– Видите ли, я пытаюсь что-нибудь разузнать о судьбе моего университетского приятеля Грета Шофмана. Четыре месяца назад сюда сообщили о его исчезновении. Я бы хотел узнать, что именно с ним случилось.
– Конечно. Подождите минутку, я поищу папку.
Ждать мне пришлось минут пять. Сержант вернулся с очень тонкой папкой.
– Данных у нас немного. Сообщение поступило двадцатого апреля. Не найдено никаких следов пропавшего. Ни тела, ни пустого бумажника, ни водительского удостоверения. Его кредитной карточкой никто не воспользовался. Расследование закрыто.
– Но разве может человек исчезнуть, не оставив никаких следов? – удивился я.
– Это Нью-Йорк. Здесь совершается шесть убийств в день. Конечно, большинство тел мы находим. Но не все.
– Когда его видели в последний раз?
Сержант заглянул в папку.
– Девятнадцатого апреля в семь часов, когда он уходил с работы. Ни привратник, ни соседи не видели, чтобы он вернулся домой. Он жил один. Ни жены, ни девушки, о которой нам было бы известно.
– По какому адресу он жил?
Глаза сержанта немного сузились, он бросил на меня подозрительный взгляд.
– Мне казалось, вы говорили, что он был вашим старым другом, – сказал он.
– Да, прошу прощения. Я оставил его адрес в Англии. У меня есть его служебный телефон, и, оказавшись в Нью-Йорке, я сразу позвонил ему на работу, хотел пригласить на обед. Мне ответили, что он пропал. Это был такой удар. Я действительно очень хотел бы узнать, что с ним случилось.
Взгляд сержанта смягчился. Он дал мне адрес. Оказалось, Шофман жил всего в двух кварталах от полицейского участка. Потом сержант сказал:
– Послушайте, мистер. Как ни смотрите, все равно вы ничего не найдете. Я знаю десятки таких случаев. Расследование не сдвинется с места, пока не найдут тело или личные вещи потерпевшего и не сообщат нам об этом. Конечно, если бы у нас было больше полицейских и меньше убийств, мы могли бы уделить больше времени расследованию, но я сомневаюсь, чтобы даже в этом случае мы продвинулись далеко.
Я задумался. Вероятно, сержант был прав. Я вздохнул, поблагодарил его и извинился за доставленное беспокойство.
– Никакого беспокойства. Был бы рад помочь вам. Когда вернетесь, выпейте за меня пинту горького.
Я заверил сержанта, что непременно выпью, и ушел. Мне еще раз повезло, думал я, что дежурным оказался полицейский, готовый оказать любую посильную помощь. На всем пути от участка до дома Шофмана я не мог забыть мрачное лицо его ирландского коллеги.
Я пешком прошел два квартала до многоквартирного дома, в котором когда-то жил Грег Шофман. Дом стоял в одном из тех приграничных районов, поселяясь в которых, более смелые городские служащие отваживаются внедряться в полуразрушенный Гарлем. Здесь опрятные каменные здания, построенные в конце девятнадцатого века и обновленные к концу двадцатого, перемежались с заброшенными складами и торговыми лавками. На перекрестке расположился чистенький корейский магазин, готовый предложить фрукты и овощи возвращающимся с работы служащим. В этот утренний час улицы были почти пусты. Я заметил лишь пожилого негра, который брел по тротуару, что-то бормоча себе под нос.
Англичанину невозможно представить себе, что такое жизнь в этих районах. Для человека, вскормленного на диете из телевизионных детективов и мрачных репортажей в сводках новостей, нетрудно вообразить, что Нью-Йорк – это поле постоянной войны между белыми интеллигентами и негритянской беднотой. Шофман жил на линии фронта, которая разделяет воюющие стороны. Разумеется, реальность бесконечно более сложна, чем эта примитивная схема, но мне, англичанину, одетому в хороший костюм и гуляющему по окраинам пресловутого Гарлема, было нетрудно поверить, что Шофман стал просто очередной жертвой этой войны.
В хорошо обставленном холле дома Шофмана за столом сидел привратник, охранявший подступы к лифтам. Рассказав ту же басню о старом приятеле из Англии, я спросил его о Шофмане.
Да, привратник хорошо помнит мистера Шофмана. Да, он как раз дежурил вечером девятнадцатого апреля. Нет, он не видел, чтобы мистер Шофман вернулся домой. Не видел его и второй привратник, который пришел на смену в полночь. Да, он совершенно уверен, он бы наверняка запомнил, потому что должен был передать мистеру Шофману пакет. Нет, в пакете не было ничего необычного, просто книги из книжного клуба. Нет, он не может показать мне квартиру, там живет другой человек.
Я ушел, не узнав ничего нового, взял такси и вернулся в отель.
Поднявшись в номер, я упал на кровать, уставился в потолок и погрузился в размышления.
Очевидно, в попытке получить ответ на первый вопрос я потерпел сокрушительное поражение. В Нью-Йорке я должен был пробыть еще день. Я не сомневался, что сержант полиции был прав. Мои шансы узнать, что на самом деле произошло с Шофманом, были ничтожно малы. Но все же я оставался при прежнем убеждении, что исчезновение Шофмана вскоре после его звонка в банк «Хонсю» не было случайностью. Шофман узнал, что облигации «Тремонт-капитала» – это самое настоящее мошенничество, кому-то стало об этом известно, и этот кто-то убрал Шофмана.