Все шансы и еще один

Арноти Кристина

– Но конечно, раз вы любите свою жену, это все меняет. Я уважаю супружескую любовь. Влюбленная пара – какая утешительная картина. Супружество, осуществленное в благородном смысле в угоду Господу. Кстати, полагаете ли вы, что Господь печется о чести и половой жизни каждого человека? Я рада, что в нашем прогнившем мире знаю мужчину верного, влюбленного, безупречного, значит, такое еще существует…

– Не будем преувеличивать, – сказал он.

Комплименты, которыми осыпала его Лиза, лишали его оперения. Она склонилась к нему:

– По сути, вместо

того, чтобы воспользоваться ложной известностью, вы от нее страдаете! Не беспокойтесь. Я уже совсем вас не хочу. Женатый мужчина – неприкосновенный. К тому же, раз он любит свою жену, это уже не мужчина.

Он слушал ее как зачарованный. Она перевернула роли. Осмелилась выразить желание завладеть им. Это свободное обращение с языком возбуждало его, словно он слышал призыв к восстанию против лицемерия: «Выпрямитесь, согбенные еврейско-христианским воспитанием, сдержанные и строгие. Не гните спину. Наслаждение – не проклятие. Не бойтесь воспользоваться им».

Теперь он говорил с подчеркнутой нежностью:

– Я пригласил вас на этот ужин, потому что почувствовал, что вы несчастны.

Ирония во взгляде Лизы распространилась на бесконечно обширную область.

– Не думаю, что это правда. Вы – не добрый самаритянин. Я вам понравилась, и вы мне понравились. Вы изменили намерение. Это – ваше право. Имейте мужество признаться в этом.

– Вы мне показались жалкой, – настаивал он.

Она покачала головой.

– Человек несчастный не вызывает жалости. Я вовсе не была жалкой. Несчастной – да.

– Предположим, – сказал он, – но, когда ужинают с красивой молодой женщиной, не обязательно воображать ее в своей постели.

– Не обязательно. Вы совершенно правы, – сказала Лиза— Мужчины в возрасте за восемьдесят абсолютно не заинтересованы. Ваша внешность меня обманула. Внутренне вы – старик. Отсюда и происходит недоразумение.

– Вы невозможны, – сказал он. – Вы никогда не видели верного мужчину?

– Сегодня утром у вас были все качества, кроме качеств верного мужчины.

Он подал знак метрдотелю, чей задумчивый взор витал у далеких горизонтов.

– Счет, пожалуйста!

Лиза испугалась, что останется одна. Она сказала:

– Я не хотела вас задевать. Не обижайтесь. Порою я бываю слишком откровенна.

Лоран вынул из кармана бумажник.

– Вы еще под впечатлением драмы, вами пережитой. Я отвезу вас в гостиницу.

– Я жду блинчики, – сказала она.

Он вздохнул. Это верно. Блинчики. Он достал кредитную карту. Был конец вечера, подумала Лиза. Этот мужчина, ни лучше, ни хуже с точки зрения красоты, но очень ценный, потому что был под рукой, этот мужчина сейчас ее покинет. Больше она его никогда не увидит. Она попыталась сыграть ва-банк.

– Сегодня утром я даже испугалась, что влюблюсь в вас…

– Лишняя причина соблюдать осторожность. Я должен избегать осложнений подобного рода. И вы – тоже. Не забывайте соблюдать вашу репутацию.

Давать советы моралиста позволяло ему избегать ловушек. Выборы приближались.

Она

наблюдала за ним.

– Не хотите ли вы, чтобы я бросила десерт?

– Вовсе нет. Ничто нас не торопит.

Лоран ликовал. Ему удалось обмануть. Значит, он пока в безопасности. Никакой авантюры и никакого возможного шантажа. Он цеплялся за успокоительный мир. Гарсон принес наконец блинчики.

– Не могу ли я получить также счет? – спросил у него Лоран.

Лиза начала блинчик с утонченной медлительностью. Лоран отказался от чашки черного кофе.

– Вы тоже не хотите? – спросила она.

Лоран подумал: «Вот так становятся святым человеком, героем или моделью благочестия. Когда боятся. Когда не могут сделать иначе».

Она положила вилку и отпила немного чаю.

– Если хотите, мы можем уйти, – сказала она.

Лоран заплатил по счету через кредитную карту. Он знал, что будет сожалеть, – душевные болячки уже проявлялись. Скоро Лиза перейдет в разряд воспоминаний. Они встали из-за стола и прошли весь зал ресторана. В раздевалке китаянка с перламутровой кожей протянула Лизе ее плащ на меху, а Лорану – пальто темного цвета.

Чтобы выглядеть больше похожим на друга, более галантным перед тем, как расстаться, а главное, потому, что ему так захотелось, – он взял Лизу под руку. Вышли на улицу, сверкающую от дождя. Дрожа, Лиза подняла меховой воротник.

– Я бы хотел подольше быть вместе.

Он решил пройти часть пути вместе с ней.

– Пройдемся немножко. Найдем такси, и я доставлю вас до дома.

– Мой «дом» – бедная гостиница, – сказала она. – И я делю комнату с девицей, которая будет меня допрашивать. Мне вовсе не хочется возвращаться сейчас. Знаю местечко… – продолжала она. – Там есть пианист и саксофон… Играют, как настоящий джаз… Как в Новом Орлеане… Там можно будет поесть.

– Я не из тех, кто составляет приятную компанию для такого рода мест, – ответил он.

– Вам больше нравится быть один на один?

– Возможно.

Он опасался ее. Она раскрывалась с ложной невинностью. Плотоядный цветочек, закамуфлированный под вегетарианца.

Она дрожала

– Глупо так страдать от холода.

– Ведь ваше манто теплое или нет?

– У меня душа мерзнет. Мне страшно. У меня комната на двоих с моей коллегой, но все же я одинока. Потому что потеряла отца. Не думаю, что вы поймете. Страдание – вещь очень субъективная. И потом, французы и чувства… Это специфично. Тут некая смесь…

– Смесь чего? – спросил он.

– Противоречивых аргументов, которые извращают все.

– Вы об этом ничего не знаете, – сказал он, усталый.

– Мать моя француженка. Она перестала страдать через полгода после смерти моего отца. «Через какое-то время, – сказала она, – нет резона продолжать оплакивать».

– Нельзя же всю жизнь плакать, – сказал Лоран.

– Вот видите, – воскликнула она. – Вы рассуждаете точно так же.

– Я не советник, не комментатор, не исповедник. Просто за день работы лектором я иссяк.